«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой. - [62]

— Для себя–то я пою, а вот в спектакле…

— За успех ручаюсь! — со всей искренностью, на какую только был способен, воскликнул У Дуань. — Голос у тебя гораздо лучше, чем у Ян Чунь–тина. Уж если он понравился, то о тебе и говорить нечего. Ты что…

— Но ведь на костюм, парик и бороду нужно потратить немало денег.

— А ты думал обойтись без капиталовложений? Во всяком случае, это обойдется дешевле, чем взятка, которую надо дать за должность. А не получишь должности — так получишь хотя бы удовольствие.

— Кто же порекомендует меня в этот женский союз? — сдаваясь, спросил Мудрец.

— Оуян, конечно! Ему это раз плюнуть.

— Ладно! Доедай скорее, и пойдем к нему!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Оуян Тянь–фэн с самого утра куда–то ушел и велел передать Мудрецу и У Дуаню, чтобы они непременно явились на учредительное заседание Союза защиты женских прав. Едва проснувшись, Мудрец с У Дуанем стали готовиться к этому заседанию. Важнейшая часть подготовки состояла, конечно, в выборе одежды, потому что шли они в женский союз. У Дуань решил не менять своих принципов и остаться верным европейскому платью, но идти в ворсовом пальто было жарко. Зато его можно нести на руке и со всей наглядностью продемонстрировать, что пальто существует. Мудрец, к великому сожалению, не мог поступить так со своей блестящей курткой, потому что китайское платье носить на руке не полагается (этим оно весьма невыгодно отличается от европейской одежды), а его халат на подкладке был уже не новым и не блестящим. Мудрец буквально ломал руки и топал ногами от ярости:

— Что делать?! Что же делать?!

— Надень халат, — предложил У Дуань, — а на грудь приколи записку: «У меня еще есть прекрасная куртка, которую я не надел». Разве это не выход?

— Но ведь к такой записке могут по–разному отнестись, — нахмурился Мудрец. — Одни подумают, что я спрятал куртку в сундук, а другие, чего доброго, решат, что я заложил ее в ломбард! Нет, не годится.

У Дуань долго размышлял:

— Знаешь, рискни и надень новую куртку из китайской чесучи, которую ты купил в Тяньцзине! Будешь изображать националиста! Куртка, правда, летняя и в ней будет холодновато, но парень ты здоровый, чего бояться? И потом желание войти в высшее общество так тебя распалит, что ты не почувствуешь холода. Верно?

— Ладно, рискну, — вздохнул Мудрец, — хотя, может, тем самым я обрекаю себя на смерть. И все проклятый отец, который не шлет мне денег! Если я умру от простуды, не пощажу его, расскажу про все его грехи владыке загробного мира! У тебя есть масло для волос?

— Есть. А одеколону не хочешь? — великодушно предложил У Дуань.

— Давай, только самый пахучий. А то я давно не мылся, как бы женщины не изгнали меня со своего заседания!

У Дуань поспешно принес и масло, и одеколон. Мудрец смазал волосы до зеркально–черепичного блеска (имеется в виду глазурная черепица), плеснул на лицо целую пригоршню одеколона, и все его прыщи нестерпимо заныли. Разинув от боли рот, Мудрец стоически растер одеколон, потом торжественно извлек из чемодана летнюю чесучовую куртку. У Дуань повесил на руку пальто шелковой подкладкой наружу, взял другой рукой Мудреца под локоть, и они, благоухая, как два цветка, вышли из «Небесной террасы».

Приятели ехали в коляске и внимательно смотрели как плывут по голубому небу серые с белой каемкой облака. Когда облака закрывали солнце, У Дуань вытирал пот и облегченно улыбался, а когда облака проплывали, радовался Мудрец. Так они, в данный момент мечтая о разном, но в общем стремясь к одному, доехали до землячества провинций Хунань и Гуандун, где должен был заседать женский союз.

Над воротами землячества висело цветное полотнище, на котором красовались вырезанные из бумаги иероглифы: «Да здравствуют женщины!» Было еще рано, и в зале, довольно просторном, суетились пока только устроители. Не обнаружив среди них Оуяна, друзья сели на первую попавшуюся скамейку. Вскоре Мудрец стал мерзнуть и спросил У Дуаня:

— Тебе не жарко?

— Жарковато!

— Тогда дай мне подержать твое пальто.

Пока они выясняли вопрос с пальто, в зале появился озабоченный Оуян.

— Ты почему так поздно? — окликнул его Мудрец.

Оуян поманил его к себе. У Дуань тоже встал, и они втроём вышли за дверь.

— Сядь, пожалуйста, в первом ряду и займи два места, — тихо попросил Оуян Мудреца. — Скоро явится Ван, и я велю ей сесть рядом с тобой! — Он повернулся к У Дуаню, который почти бросился ему навстречу, сияя улыбкой и надеясь, что сейчас ему сообщат очередную тайну. — А от тебя я жду помощи, так что не сиди сложа руки!

— Что я должен делать? — с готовностью воскликнул У Дуань.

— Встречать вместе со мной приходящих и носить лозунги.

Красный цветок, приколотый к европейскому костюму У Дуаня, казалось, обезумел: если бы хозяин не удержал его, он от восторга спрыгнул бы с груди. Но Мудрец не обратил на него внимания, вернулся в зал и послушно сел в первый ряд, положив шапку на соседнее место. Сердце шептало ему: «Сейчас она придет!», и это было во сто крат приятнее, чем встречать приходящих или даже председательствовать на собрании.

Оуян Тянь–фэн и У Дуань сновали по залу, а Мудрец сидел и тщательно изучал собственные ноги; он с такой силой прижал их к полу, что туфли у него заскрипели. Народу в зале все прибывало. Мудрец положил руку на свою шапку, чтобы никто не занял место рядом с ним, и оглянулся. Каждая женщина, входящая в зал, заставляла его вздрагивать. Наконец появилась Ван с Оуяном, однако Мудреца это почти не обрадовало, потому что он тут же заметил Ли Цзин–чуня, сидящего несколькими рядами дальше. Мудрец торопливо отвернулся, уставился на черную доску над трибуной, но тут же почувствовал, что ведет себя глупо. Тогда он снова повернулся и, изобразив на лице улыбку, негромко сказал: