Осень сорок первого, или Возвращение осознанной необходимости - [7]

— Сейчас, рюкзак возьму только, — Андрей надел пиджак, потянулся к подмышке. — Черт, а оружие? Наган ты вчера выбросил. Зачем, кстати?

— Детский сад, Андрюша. Вот представь, что тебя останавливают для проверки и находят этот замечательный во всех отношениях револьвер. И обнаруживают очень быстро, что принадлежал он убиенному неизвестными негодяями советскому милиционеру. Дальше что случится, тебе рассказать? На вот, надо было сразу тебе дать взамен, — Михаил порылся в шкафу, достал плечевую кобуру, бросил ее Андрею, следом полетел пистолет. — Пользуйся. Беретта, тридцать пятая модель. Сейчас только разрешение соорудим, согласно постановлению тридцать пятого года.

[1] — Пьяный воздух свободы сыграл с профессором Плейшнером злую шутку. (Юлиан Семенов, «Семнадцать мгновений весны»).

[2] — перебежчик Владимир Резун, офицер ГРУ, под псевдонимом Виктор Суворов в восьмидесятые годы опубликовал книгу «Аквариум» о своей карьере в ГРУ, при этом, как сам Резун неоднократно заявлял, не выдав в книге ни одной тайны.

[3] — группа высокопоставленных британцев, с тридцатых годов работавших на советскую разведку.

[4] — «Я подумаю об этом завтра» — фраза персонажа романа Маргарет Митчелл «Унесенные ветром» Скарлетт О’Хара.

Глава 3

Время вниз по лестнице скорее

Зашагать...

14 сентября 1941 года

Рекогносцировка у метро прошла буднично и без приключений. В это время Настя с Андреем постояли в скверике у Большого театра и наблюдали, как растягивают маскировку на фасаде. Театр разрисовали, и теперь с фасада он оказался разделен и выглядел как несколько отдельно стоящих зданий. Дойдя до Красной площади, можно было рассмотреть, что купола кремлевских башен вместе со звездами уже закрыли деревянными щитами, сами башни раскрасили в разноцветные полосы, мавзолей Ленина раскрасили под обычное здание с окнами, а по периметру Александровского сада собирали деревянные макеты зданий. Пока они гуляли и рассматривали, как маскируют центр Москвы, Михаил прошел медленным шагом до угла Моховой, повернул на Тверскую, прошел до Центрального почтамта, перешел на другую сторону улицы, спустился в метро, прошелся по станции и вышел через выход на площади Свердлова.

— Ничего особого, там на станции еще и бомбоубежище устроено. К тому же в восемь вечера темно уже, выведем его на улицу, нас тут никто не обнаружит. Дома посмотрим еще на видео, но я не вижу трудностей. Да и вряд ли он такой дебил, что притащит за собой соглядатаев.

Михаил излучал какую-то уверенность, он уже с головой погрузился в эту операцию и жил в ней, планируя на много ходов вперед, что и как он передаст в свою родную организацию и что из этого получится.

При этом он не забывал отмечать приметы войны, указывая на них Андрею: вереницу толстых аэростатов, которую тащила полуторка, по бокам поддерживаемым пожилыми мужчинами в мешковатой, топорщащейся на них военной форме, установленную недалеко от Центрального почтамта зенитную установку и ящики со снарядами, сложенные неподалеку от нее. Аэростаты перекрыли всю Тверскую, но никакой пробки, как это непременно случилось бы в Москве две тысячи двадцатого, не образовалось, одиноко стоящий на углу Тверской регулировщик скучал: машин в самом центре столицы в этот час не наблюдалось вовсе. Вдруг из-за угла показались... коровы. Несколько десятков буренок, звеня колокольчиками, неспешно прошли в эвакуацию мимо Большого театра, подгоняемые десятком пастухов.

Очередь в булочную, мимо которой они шли, растянулась на десятки метров. Стояли в ней в основном пожилые женщины. Молоденький солдатик попытался пристроиться в конец очереди, но увидевшая его старушка, за которой он становился, схватила его за руку и потащила к прилавку, покрикивая на очередь, чтобы они пропустили солдата. Тот, совсем еще мальчишка, смущаясь, смотрел на продавщицу.

— Ты что хотел купить? — спросила его продавщица в мятом грязноватом халате. Весь её вид выражал неземную усталость, казалось, она и говорит с трудом.

— Вот, булочку за семь копеек, — солдатик протянул мелочь.

Продавщица не глядя смахнула копейки с прилавка, дала ему две булки:

— Ешь, сынок, извини, что так, больше ничем помочь не могу.

— Я сейчас деньги достану, подождите, я же за одну только заплатил, — он полез в карман, придерживая другой рукой булочки у груди.

— Не надо денег, сынок, иди, поешь.

Еще более смущенный парень вышел из булочной и пошел по Тверской, откусывая хлеб на ходу.

— Надо бы побольше продуктов закупить, — задумчиво глядя вслед солдату, сказал Михаил, — а то в начале октября, когда эвакуация массовая начнется, совсем туго будет, даже в коммерческих. Тогда яичницей уже не побалуемся.

В коммерческом магазине, в отличие от булочной, мимо которой они только что прошли, никаких очередей не наблюдалось. Продавщица в белом халате, с кружевной наколкой в волосах, встретила их у прилавка.

— Будете покупать что?

— Будем, — сказал Андрей, — обязательно будем. Вот тут у меня списочек, — и он достал густо исписанный тетрадный листок. — Колбаса копченая, не очень жирную только, три, нет, четыре палки давайте, сгущенки десять банок, тушенки тоже десять, рис...