Осень призраков - [29]

Близнецы Мейдж жалили, как хищные змеи. Они желали играть, прежде чем яд настигнет и парализует жертву. Их ножи рвали плоть, дарили страдания, но не убивали. Циркачи принимали смерть по-разному: кто-то живо поддерживал Кобольда и его фурий, кидался на других карликов, бесстрашно раздирал одежды на груди и подставлял шеи, но были и те, кто падал перед палачами на колени, молил о пощаде, проклинал, и совсем уж единицы пытались сбежать.

Они взорвались одновременно, все шатры, кроме центрального шапито. В воздух взметнулись огромные фонтаны искр. Сквозь царство огня Кобольд сошел с арены. Одним жестом он оборвал шоу и приказал цирку умереть. Затем оглянулся, нашел взглядом Рэнджа – он мог поклясться, что Кобольд ему подмигнул! – и исчез в шапито.

Макабр замычал, ноги отказались поднимать тело. Он больше не мог встать против давнего противника лицом к лицу. Усилие выжало из его груди протяжный крик. Рэндж испугался, что это душа отлетает с последними стонами. Но Макабр еще дышал. Рана в животе пропускала воздух внутрь и вибрировала им в гортани, как потусторонняя, еще живая, духовая труба. Изо рта хлынул поток черной, отменяющей жизнь, крови. Макабр рухнул ниц и застыл.

День разгладил складки прошлого на своем лице. Звуки утратили глубину и гулкость. Реальность застыла в своей вещной, обыденной форме. Буквально в дюйме от пальцев Макабра лежала знакомая Ньютону карлица Мэйдж. В одной руке она держала нож, другой прижимала к себе отрезанную голову сестры. Рэндж пошевелил Макабра ногой, решился перевернуть его на спину. Бурая корка песка залепила собой кошмарную рану: если бы не эта заплатка, Рэндж сказал бы, что Макабр спит. Его пальцы еще жили, питаемые отдельной, пугающей одержимостью. Он трогал воздух, точно хотел подарить последнюю ласку, закрыть веки. Глаза Макабра лопнули от невозможного усилия – умирать, но смотреть! – радужку затопило молоком, поверх которой змеились багровые трещины.

Макабр открыл Рэнджу окно в гущу событий прошлой ночи. Без него Ньютон чувствовал себя слепцом. Надежда сорвалась с крючка и ушла на глубину. Рэндж проиграл.

Остывшие тела не имели никакого отношения к истине. Теперь она обуглилась, ветер занесет ее песком, и Рэндж Ньютон никогда не узнает, что случилось с его дочерью. Они с Макабром всего лишь скорбные детали пейзажа, такие же неуместные здесь, как шатры, будки и карусели. Цирк все сказал.

«Не все!» – Рэндж лег на бок рядом с Макабром и, ерзая, просунул веревку со спины в его ищущие пальцы. Они вцепились в нее неожиданно крепко. Рэндж перевалился на одно колено, начал заваливаться и устоял. Теперь второе колено. Вдох. Рывок. Рэндж Ньютон поднялся на обе ноги. Они еще не закончили. Рэндж побрел к шапито, волоком таща за собой отыгравшего циркача.

Шапито стоял в воде, сапфировой от соли. Эта рифма: небо над мертвым цирком и вода в его сердце, что внизу, то и наверху, неожиданно остро обожгла Ньютону взгляд. Он зажмурился и вошел в озеро слепо, провалился по колено в хрупкое, треснувшее под ногой, как скорлупа, дно, упал и начал тонуть. Жгучая, неимоверно едкая вода впилась ему в лицо, разодрала глаза, нащупала мельчайшие порезы и ссадины. Слабый, неспособный помочь себя руками, Рэндж бултыхался в луже чуть глубже бедра и захлебывался. «Вот так? Все? Какой глупый конец!» – Ньютон вспомнил, как стоял на берегу, полный кипящей уверенности, сжимал волосы Кэтрин, готовый утопить единственное чадо, и оба мгновения слились воедино, замкнули круг, заключили внутрь себя все, что ему довелось пережить. Рэндж принял судьбу и начал тонуть.

Веревки на спине резко натянулись, и Ньютон, покорно сложивший себя в водяную могилу, вспомнил, что тащит за собой Макабра. «Не жилец», – сказал рассудок, но смирения Рэнджа оказалось мало для двоих. Он дернулся, ноги опять пробили дно, веревки рвали плечи, затягивались удавкой на шее. Ньютон кашлял и плевался, крутился, рубил воду, мотал головой, неуклюжий, как ламантин, выползший далеко на берег. Веревка стянула грудь и не давала утонуть. Но и вдохнуть никак не получалось! Наконец Рэндж сумел сильно оттолкнуться ногами. Он пробил головой стену шапито, от удара треснула опора, и весь шатер, точно ждал этой минуты, расселся по сторонам, распахнул юбки, обнажая сокрытое.

– Матерь Божья! – Ньютон не сразу разобрал, откуда знаком ему этот клекот. Мир вокруг моргал. Макабр лежал на животе среди отрубленных детских голов. Его руки ползали меж черепов, натыкались на бездыханную плоть, вызывая краткие вспышки ночного безумия. Тела устилали собой шапито мертвой насыпью, перепутанным человеческим полом. Глаза Макабра, лишенные зрения, не верили коже, но руки не лгали. Веревки туго опутали Макабра. Только с их помощью он выволок Ньютона из озера.

Все внутри шапито осталось точно таким же, как запомнил Рэндж. Его разбитую бочку подвесили на деревянную цаплю, похожую на виселицу. Напротив стоял аквариум, расколотый надвое. Засохшая слизь украшала его извилистым змеиным отпечатком. Вдоль стен и по всему шапито стояли карнавальные шесты, сходящиеся спиралью к центру шатра. От падения их удерживали трупы, в которые эти шесты воткнули. «Смерть», – Рэндж не услышал никакого запаха в шатре, присмотрелся, из его бочки торчали чьи-то ноги. Изломанные коричневые ветки принадлежали ребенку… или карлику. Иуда смотрел на него перламутровыми шариками, вложенными в сухие глазницы мумии. Гистаса оставили сторожить место своего предательства. Аквариуму прислуживал сам Кобольд. Рот Ньютона, высохший, полный соленой горечи, неожиданно наполнился горячей слюной. «Вот тебе мое подношение!» – плюнул он в сторону хозяина цирка. С виду Кобольд был цел.