Осень призраков - [28]

На глазах Макабра огромную женщину разлучили с дочерью – той надлежало кидать мячики в кубки с водой. Двое карликов стояли с арбалетами за ее спиной, и каждый раз, когда она промахивалась, вгоняли в ее тело тонкие стрелы. Девочка уже стояла на коленях. Стрелы вошли неглубоко, но боль терзала малышку. Макабр хотел вмешаться, один из ее мучителей обернулся и оскалился, явно узнав бывшего конферансье. Макабр отвел арбалет в сторону, что-то крикнул второму, тот выстрелил, Макабр рассвирепел. Рэндж почуял неладное, но стена ночи не давала вмешаться. Второй карлик отмахнулся и прильнул к арбалету. Прицелился. Макабр ударил, и оба карлика резко, с присущей этой ночи бешеной скоростью, прыгнули на него. «Нет!» – крикнул Рэндж и оглох от голоса в своей голове. Он видел нож. «Нет!» Нож торчал у Макабра из брюха. Он упал. В мире ночи, где спорили черное и белое, проступило ярко-алое пятно вокруг ладони, которой Макабр пытался зажать рану. Макабр беспомощно обернулся на Ньютона. Карлики издевательски хохотали, вгоняя стрелы одну за другой в неподвижное тело девочки. Карусели закончили бег. Колесо давно остановилось.

Макабр отнял руку от смертельной раны в животе. Солнце палило вовсю. Рэндж слышал, как трещат, сворачиваясь в тугие спирали, его волосы. Макабр посмотрел на чистые пальцы. На одежде не осталось ни следа.

Ньютон смотрел в другую сторону. Шапито стояло в центре высохшего озера, на дно которого они спустились, как в преисподнюю. «Я не обернусь, – поклялся Рэндж Ньютон, – только дай шанс».

Внутрь шапито вел четкий след, точно кого-то тащили туда волоком. Тяжелое неудобное тело. «Все сходится, Кобольд, Кэтрин». Ньютон видел, что вода из озера ушла не вся, матерчатые стены, прежде разукрашенные, веселые, теперь напоминали чумной бубон, разросшийся до колоссальных размеров.

– Я должен попробовать, – сказал Макабр, он видел тела, десятки тел карликов, – узнать.

Теперь он не отвлекался, подходил к трупам по очереди и каждому закрывал глаза.

Ночь не отпускала Макабра. Она гнала его, согнутого, истекающего кровью, от тела к телу, и тела вставали, там ночью они были живы, они помнили Макабра и его предательство, ненавидели, кричали, проклинали, но ни один больше не поднял на него руку. Ночь готовила Макабра к неизбежной встрече.

Он выл без остановки, смертельно раненное животное. Ночь швыряла его наружу каждый раз, когда он отпускал чужую мертвую плоть. Кровь залила его штаны, пузырилась в ботинках. Рана на животе уже не смыкалась. Она казалась веком, которое распирает изнутри злой любопытный глаз. Ночь мерцала вокруг Макабра, и Рэндж поддался ее гипнотическому пульсу. Он уже не ждал, когда это закончится, смотреть стало его единственным назначением. Поставил это представление Кобольд, Рэндж был идеальным зрителем, а Макабр – сценой. Поэтому он полз, истекая жизнью, от трупа к трупу, от мгновения к мгновению, по осколкам восстанавливая мозаику вчерашней ночи.

Карлики вернулись казнить.

Это знание, блеск оружия в их руках, запах угрозы, крики, которыми они себя распаляли, сломали неестественное спокойствие их жертв. Люди надрывались в бесплотных попытках вырваться. Монахини на трапециях раскачивались и рыдали, невольно повторяя движения и трюки воздушных гимнастов, грубой пародией на которых являлись. Старики задыхались в кабинках колеса обозрения. Какой-то смельчак вскарабкался наверх по спицам, резал путы и помогал старикам спуститься из кабинок вниз. Дряхлые пальцы не держали вес их тел, старики падали, переламывались, повисали на опорах колеса и расшибались о солончак со стуком перезревших яблок. Дети на карусели забыли свои роли, рты сжались в точку, глотки издавали дикий визг, а тела, вжавшись в седла, бились в общем ритме, похожем на жуткий брачный танец.

С каждым мигом Макабр слабел. Рэндж шел за ним по пятам. Развязка стоила карлику жизни. Каждый платил свою цену.

Ружья и факелы собрали богатый урожай.

Стариков, что остались в кабинах, расстреляли снизу, тех, кто спустился, согнали, как скотину, в огромное мычащее стадо и принялись колоть и резать, стараясь причинить как можно больше мук. То была не казнь – ритуал, понял Рэндж. И это знание наделило смыслом все, каждую каплю крови и слезинку младенца. Рэндж видел бездонные зрачки карликов, так смотрела только одна госпожа – белладонна.

Колесо опрокинули набок и раздавили ими часть людей, которые еще могли ползти. Монахинь изрубили на части, детей обезглавили, голые безумцы смотрели на бойню молча, когда все закончилось, они стащили тела ко входу в шапито. «Кэтрин», – уверился Рэндж, и, как ответ, изнутри показался Кобольд, бок о бок с сестрами Мейдж. Кобольд скрыл глаза белой повязкой, в одной руке нес песочные часы, в другой – револьвер. Время широко распахнуло рот. Кобольд открыл огонь по своим.

Он не казался фанатиком, скорее трудягой, старательно выполняющим грязную работу. Его пули не знали промаха. Опустошив барабан, Кобольд переворачивал часы и ставил их у ног. Время схватывалось, как вода на лютом морозе. В этом застывшем мире могло двигаться одно существо – сам Кобольд. Патроны набивали зоб револьвера, Кобольд подхватывал часы с земли, и время переходило на галоп.