Осень - [29]

Он поскреб в досаде затылок.

- Что еще? - испугалась Анна Георгиевна.

- Ничего, решительно ничего. Сущий пустяк! - засмеялся Игорь Петрович так естественно, что Анна Георгиевна не стала допытываться о его пустяке. Он ведь юморист, заметил что-нибудь в Тёме. Всегда заметит смешное.

Она скрестила на груди руки, крепко держась одной за другую, и неподвижно стояла у двери.

"Каждую мелочь готова раздуть до трагедии, бывают же люди!" раздраженно подумал Игорь Петрович.

Но у него все же немного скребло на душе. Принесла нелегкая к нему на прием ту учительницу! Ведь здоровешенька. Они все, пенсионеры, от безделья копаются в себе, несуществующие болячки отыскивают. Но неприятно, если кто-то вышестоящий, у кого может на Анну быть зуб, или завистник какой-нибудь, недоброжелатель - их на каждом шагу - раздуют историю, распознают, что учительницу отпустили, гм... между нами признаться, не отпустили, а по всему видно, выпроводили на пенсию по болезни, а она здоровешенька...

"Надо же было мне, остолопу, записать в карту... в случае скандала побегут справки наводить, а я черным по белому, гм... Недальновидным я товарищем оказался, Егоровна, признаюсь".

Он не признался, конечно. Жизнелюбие и оптимизм доктора Игоря Петровича Новосельцева подсказывали ему, что все так или иначе образуется. "Анну уважают, не станут из-за какой-то пенсионерки съедать. Главное, выработать тактику".

- Идем обедать, - со здоровым аппетитом позвал Игорь Петрович жену. Нянька, наверное, изворчалась. Богиня Афина, идем. Голоден, как слон, корми скорее слона, или сейчас тебя слопаю.

15

На двери кабинета завгороно вырванная из тетрадки, косо приколотая страница лаконично объявляла: "Приема нет".

Сотрудники отдела, за две-три минуты или вовсе впритык являясь на службу, удивленно перешептывались: "Когда вывесили объявление? Кто? Должно быть, сама. С чего бы?"

Никто не знал. Может быть, только старший инспектор.

Задолго до начала работы Анна Георгиевна была в своем кабинете. Шагала от стены к стене. Присядет. Встанет. Снова шагает. Одна...

Всего лишь вчера, рисуя в блокноте квадраты и кружки, притворяясь, что занята делом, она слушала внутри себя радость. Приехал Артем! Взрослый сын. С ответственным поручением, что прямо так и было написано на его расплывшемся от удовольствия и гордости лице.

Она понимала его воодушевление, рой мыслей, гнев, самолюбивые надежды. И самолюбивые надежды, да. Кто не хочет успеха? Он приехал с честными намерениями постоять за правду и, если удастся, смело исполнить свой самостоятельный долг, и люди заметят, и в журналистике появится новое имя Артем Новосельцев.

Пожалуй, вчера с его каштановыми усиками, так аккуратно и вместе щегольски выведенными двумя узкими полосками над губой, его широко распахнутыми почти ребячьими глазами, отражавшими бурю чувств, капельками пота от переживаний на лбу, Артем открылся матери глубже, чем раньше. Правдивый, мечтательный и... немного тщеславный. Ну и что?

Анна Георгиевна взглянула в окошко.

Ранняя осень мазок за мазком, как художник на холст, кидала буйные краски и в темную зелень сада, куда выходило окно кабинета посреди еще густолистых, легко тронутых желтизной стариков длинный кленок, вытянувшись, как мальчишка, пламенел, источая яростный свет. День начинался празднично ярко, а сердце все сильнее болело и ныло. "Тёмка, тебе наговорили дурного о матери, ты и поверил. Правдивый, и в других лжи не видишь, а как же во мне, своей матери, так сразу и разуверился?"

- Можно? - послышалось вкрадчиво в полуоткрытую дверь.

- Придете в назначенный час, Надежда Романовна.

Назначенный час близился, и Анна Георгиевна в пустом кабинете заняла свое место во главе не очень длинного стола, где обычно велись заседания, склонилась над бумагами, подготовленными старшим инспектором для подписи. Машинально листала бумаги, не вчитываясь.

Первым пришел спецкор Артем Новосельцев. Сел в углу, возле кадки с пальмой, острые, как лезвие ножа, листья которой казались вырезанными из зеленой глянцевитой бумаги, достал блокнот, уткнулся в него, не глядя на мать. Тогда завгороно, нажав кнопку электрического звонка на столе, вызвала в кабинет старшего инспектора. Надежда Романовна неслышно вошла. Бессонная ночь оставила следы на ее хотя и подкрашенном, но осунувшемся и измятом лице. Она была все в том же коричневом трикотажном костюме с оранжевым джемпером, и янтарные бусы оставались неизменны, только Надежда Романовна теребила их чаще обычного, что единственно выдавало смятение духа старшего инспектора.

Виктор Иванович известил ее о причине приезда спецкора, оказавшегося сыном завгороно.

"Юнец! Прискакал. Не спросив броду, сунулся в воду. Невдомек, что мамаша команду давала. Теперь гадает, как выпутаться. Спокойствие, Надежда Романовна, и выдержка. В крайнем случае... рекомендация сверху была? Но учтите: сошлемся только в крайнем случае, Надежда Романовна".

Он внушал ей спокойствие тем уверенным, почти властным тоном, как обычно держалась с ним она. С ним и другими руководимыми ею товарищами.

Всю ночь старший инспектор решала, как вести себя на предстоящем разговоре. И не решила. Между тем приглашенные собирались на совещание. Впрочем, секретарь роно, юная девица с подсиненными веками и искусственной проседью в волосах, приглашала по телефону не на совещание: "Анна Георгиевна неофициально просила зайти".