Снова запели гимн Гименею. Настало время поздравлений и пиршества. Теперь уже в доме Фемистокла. Тут ему некогда любоваться на своих красивых и нарядных дочерей. Он только на минутку отвлекся — подумал о том, как пожалеет Дорион, что не смог присутствовать на этом прекрасном священнодействии. А потом стал хлопотать, рассаживать гостей и ставить угощение. Его помощники, одетые во все новое, ловко разносили блюда с рыбой и дичью, корзины с фруктами и виноградом. Разливали доброе вино, доставленное в Пантикапей из Херсонеса. Шумно и весело пировали гости. Гордий со своей семьей очень украсил пир веселыми песнями, которые он знал в великом множестве. Его маленькая внучка играла на лютне. А старший сын вторил ей на рожке. Друзья Аристида и Андрокла были в восторге от гостеприимства хозяев. Они рассказывали забавные истории, весело смеялись и, отдышавшись после сытной и вкусной пищи, принимались петь стройным хором.
Когда сумерки сгустились, зажгли множество глиняных светильников, о которых позаботился тот же Гордий. Маленькие желтые огоньки так весело мерцали, что долго не хотелось расходиться. Лишь под утро усталые гости покинули дом Фемистокла.
— Настал день веселья, — сказал Фемистокл Гордию. — Как я счастлив, что ты, мой друг, разделил нашу радость.
— Поистине дружба согревает сердца! Я увидел тебя счастливым, Фемистокл, это доставило мне величайшую радость. Ты достиг своей цели. Теперь ты не можешь сказать, что напрасно покинул Афины. Твои дочери свободны и счастливы. Какие у них благородные мужья!
Сказав это, Гордий обнял Фемистокла и расцеловал его.
*
Веселый праздник вскоре забылся. Для Фемистокла настали трудные будни. Его тревожили долги, и он изо всех сил старался добыть побольше работы, чтобы расплатиться.
Дочери жили теперь на второй половине дома. Когда Фемистокл возвращался в пустой дом, он зажигал светильник и принимался за переписку. С ним всегда были вощеные дощечки с записями, сделанными под диктовку. Дома он все переписывал начисто. Перед сном, уставший и озабоченный, он все больше думал о сыне. Никогда прежде он так не скучал о нем. Как ему хотелось, чтобы свершилось чудо и в этом доме, рядом с ним, оказался бы Дорион.
Первое время дочери заботились об отце. Они навещали его. Приносили еду, убирали дом и следили за одеждой. Бывало даже так, что Эпиктета приглашала его к себе, и он тогда с удовольствием смотрел, как работает Андрокл.
— Ты великий искусник, — говорил старик зятю, рассматривая причудливо украшенные золотой зернью крошечные амфоры и ожерелья. — Кажется, что эта маленькая наковальня и молоток обладают волшебной силой. Иначе не поймешь, как можно сотворить эти амфоры, которые меньше ногтя на мизинце. А как хорош этот перстень с печаткой! Хотел бы я посмотреть, как ты делаешь барельеф на золотой чаше.
— Покажу, — пообещал Андрокл. — Богатый скиф просил меня сделать нарядную чашу, да так, чтобы на ней было изображение его сына рядом с любимым конем.
Время шло. Через несколько месяцев после свадьбы Клеоника стала все реже появляться у отца. Как-то Эпиктета напомнила ей, что отец продолжает усердно трудиться, и все для них. Он каждую неделю отдает зятьям часть долга, и каждую неделю они делают отметку в своем длинном свитке должников.
— Виноват Дорион, — ответила Клеоника. — Он должен был дать деньги на приданое. Он не смог заработать, теперь отец за него работает. Но ведь долг надо отдать. Не виноват же Аристид, что отец наш не умеет много заработать. Надо тебе сказать, что Аристид недоволен тем, что отец медленно выплачивает долги. Он сказал мне, что терпит убыток, дав отцу в долг за небольшой процент.
— Мне кажется, что ты осуждаешь отца, бедного Фемистокла, который покинул любимые Афины, чтобы добыть счастье своим дочерям.
— Я не осуждаю, — ответила сухо Клеоника, — но я думаю, что мы должны угождать своим мужьям, которые так добры и снисходительны к нам. Аристид сказал мне, чтобы я никого не опекала. Он просил меня быть преданной его дому. Я буду свято выполнять его желание.
— Кого же ты опекала, Клеоника?
Вся зардевшись от волнения, Эпиктета уставилась на сестру, будто в глазах ее могла прочесть ответ.
— Я опекала отца. Приносила ему еду и помогала, чем могла. Но боюсь, что теперь не смогу оказывать ему внимания. Может быть, изредка, тайно от Аристида. К тому же я не вижу большой надобности. Отец здоров. Долго ли умелому человеку сварить овощи или рыбу? Ему не нужны мои заботы, а для меня эти заботы будут в тягость.
— Это похоже на злодейство! — воскликнула Эпиктета. — Ты хочешь забыть все то доброе, что сделал для нас отец. Он выкупил нас из рабства. Он стал поваром, чтобы побольше заработать и покинуть Афины — для нашего благополучия. Как он трудится всю жизнь! — Эпиктета задохнулась от слез. Закрыв лицо руками, она горько плакала, повторяя: — Злодейство! Злодейство!
— Это уже слишком! — закричала Клеоника. — Ты обвиняешь меня в злодействе за то, что я покоряюсь мужу. Но могу ли я противоречить мужу? Где это видано? И как я могу не ценить доброе отношение мужа? Аристид очень любит меня. Он сказал мне об этом. Он даже обещал купить мне рабыню для ведения хозяйства, но только тогда, когда увидит, что я старательна и послушна.
