Осень на Шантарских островах - [29]

-- Слышь, Колька! -- загорелся он. -- Как увидел тебя, так сразу понял, что сумеем мы это дело провернуть...

-- Какое дело? -- насторожился я.

-- Поймать лошадей. Убежали две лошади при погрузке...

-- Куда убежали?

-- К побережью. -- Он махнул рукой. -- Уже полчаса как бегут...

-- И не послали вдогон?

-- Куда там! Спишут по "морскому протесту"*, и все тут...

* Имеется в виду так называемый "Акт о морском протесте", объясняющий потерю груза действием непреодолимой силы, опасности и случайности на море.

-- Тут берег сплошь гористый, -- сказал я, -- из гранита. Не выбраться им наверх... К тому же прилив уже час как идет, там скоро воды станет по горло. Если не вернутся, потонут они...

Мы помолчали. Генка смотрел на меня.

-- Может, прихватим на пароходе лошадей и -- за ними?

-- Есть там одно место, -- вспомнил я. -- Урез в скале, с источником... По нему с испугу может и лошадь взобраться. Если заметят, так выберутся...

-- Если они сами выберутся, то будешь ты брать пиво в долг, пока не снесешь золотое яичко, -- сказал Генка.

-- А много заплатят?

-- Кони материковые. Сам видел -- цены на них нету...

-- А если мы этот распадок сами проскочим в темноте, тогда как? -спросил я.

-- Ну? -- проговорил Генка, скулы у него передернулись.

-- Ладно, согласен, -- ответил я. -- Поехали, черт с тобой...

Мы вышли из ларька и направились к грузовому пароходу. К нефтеналивной барже подходили суда, чтоб взять топливо: слышался визг автопокрышек -- они висели по бортам судов для амортизации при ударе, -- и на баржу выскакивали матросы, таская тяжелые топливные шланги... Мы перебрались через баржу на пароход. На палубе никого не было, кроме вахтенного матроса и мокнущих под дождем лошадей. Увидев Генку, вахтенный вытащил из кармана красную повязку и протянул ее Генке. Генка обернул повязку вокруг рукава, и вахтенный, не сказав ни слова, тотчас скрылся в надстройке. Генка подошел к загону и ударом ноги выбил из него две нижние жерди -- они были приколочены крест-накрест, -- кивнул мне, и мы вошли в загон, пригнув головы. Лошади сразу шарахнулись от нас, но Генка метнулся в их гущу и вывел высокого вороного жеребца с белым треугольником на лбу, накинул на него оброть -- они грудой лежали у выхода. Жеребец, на удивление, нисколько не воспрепятствовал этому и покорно пошел за Генкой. Я замешкался возле лошадей: не столько из-за боязни, что меня может ударить какая-нибудь из них, сколько из-за того, что я не знал, какую выбрать, -- я ничего не смыслил в лошадях. Они, почувствовав мою нерешительность, отвернулись и уткнулись головами друг в друга, принимая таким образом "круговую оборону". И тут случилось чудо: из лошадиного стада ко мне ступила грудастая кобылка -- низенькая в ногах, гнедой масти, на боку у нее белел номер, выведенный белилами... Кобылка стояла передо мной, наклонив голосу, и я выбрал ее. Стальная палуба нефтебаржи еще не остыла после дневной жары, и неподкованная кобылка заплясала на ней, как артистка балета, и заупрямилась под рукой, а я тянул повод изо всех сил и кричал на нее. Генка уже был на пристани -- сидел верхом на вороном жеребце и поторапливал меня. Он не мог мне помочь, потому что боялся оставить коня без присмотра. Повязка вахтенного была у него на рукаве, а на палубе парохода никого теперь не оставалось из команды, матросы других судов удивленно посматривали в нашу сторону. И у меня появилось вдруг нехорошее подозрение -- может, никаких лошадей на побережье нет и в помине, и вся эта прогулка затеяна неспроста, от Генки можно было ожидать все что угодно, но отступать было некуда, раз я согласился ехать.

Мы миновали нефтепирс, слыша за спиной ржанье и храп метавшихся в загоне лошадей, обогнули площадь перед конторой, которая была уставлена новенькими тракторами "МТЗ-5", рулонами этикеточной бумаги и цинковыми бочками с хлоркой, оставили позади кузницу, нефтяной резервуар, спустились по откосу дамбы к воде и поехали в тени высокого берега.

Генка огрел своего коня, и тот пошел размашистой рысью, а моя кобылка затрусила следом. Потом вороной по своей воле перешел на галоп, и поначалу моя кобылка поспевала за ним, но вскоре начала отставать, потому что я мешал ей. Я не умел ездить верхом, подпрыгивал на лошади, сползая то на одну, то на другую сторону, отбил себе зад, а в животе у меня плескалось пиво. Но спустя немного времени я почувствовал себя уверенней и, прилаживаясь к равномерному шагу лошади, мог уже смотреть не только на дорогу, но и вперед, и по сторонам, насколько хватал глаз... Вороной жеребец словно плыл по воздуху -- так легок и изящен был его бег, искры вылетали у него из-под копыт; ветер волной накрывал меня и наполнял рубаху, а вверху было небо без единой звезды; пролив блестел по левую руку -- ветер дул поперек волны, срывая барашки... Неизъяснимое, ни разу не испытанное чувство вскружило мне голову, и я уже не думал ни о жене, ни о близнецах-ребятишках, ни о землетрясении, ни об этих каракатицах; я не думал, куда мы несемся, зачем, что ожидает нас впереди, -- даже вопроса такого не возникало в голове, как будто это движение само по себе имело какой-то смысл и оправдывало меня; и было что-то радостное, жуткое и загадочное в том, что летишь вот так, ни о чем не думая, неизвестно куда...