Осень на краю - [84]

Ну да, Андреас воспользовался ею, ее телом и жадно распахнутым для любви сердцем, воспользовался, а потом, чтобы обезопасить себя, чтобы Марина уж точно не прибежала в ту ночь на кладбище, в надежде на встречу с ним, измыслил интригу – дьявольской хитрости интригу! Оба они – и Мартин, якобы страстно влюбленный в Грушеньку, и Андреас с его пылкой страстью к Марине – просто лжецы, которые нагло, бесстыдно использовали обеих женщин. Может быть, встречаясь в казармах, австрийцы смеялись над ними: Мартин – над красивой гордячкой Грушенькой, которая строит из себя европейскую даму (вон, даже танго танцует!), а на самом деле простушка, русская простушка, ну а Андреас над Мариной – такой толстой, неряшливой, тяжело дышащей, неумелой, нетерпеливой, жадной, униженно выпрашивающей слова любви, как подачку…

Она взвыла, закинув голову. Вцепившись в волосы, рванула их с силой, но эта мимолетная боль не в силах была заглушить муку, которая разрывала сердце.

– Что вы, что вы, что вы… – залепетал Ждановский, испуганно выставив руки и уронив велосипед, и тут же начал суетливо его поднимать, снизу вверх всполошенно глядя на Марину.

Стыдом чуть не сожгло ей лицо, струйки пота побежали по телу.

– Ничего, – хрипло выговорила она. – Со мной – ничего. В доме раненый, пойдемте.

– Да что за раненый, не пойму… – проворчал Ждановский, придерживаясь за раму и делая такое движение ногой, обутой в красивый, аккуратный сине-белый ked , словно намерен вскочить на bicyclette и удрать.

И замер, согнувшись, испуганно оглядываясь, потому что раздался рокот автомобильного мотора, и к забору подкатил красный приземистый «бенц», при виде которого Марина только и смогла, что устало зажмуриться. Конечно, ей следовало испугаться, очень испугаться – ведь автомобиль (единственный красный «бенц» в Х.!) принадлежал Василию Васильевичу Васильеву. Но бояться и страдать ей было уже нечем, совершенно нечем, поэтому она просто вздохнула, опустила руки и обреченно подумала, что судьба, наверное, решила наконец-то ее прибить, доконать и уничтожить… Да, именно это слово – уничтожить – пришло ей в голову, когда она открыла глаза и увидела, что вслед за Васильевым из автомобиля выбирается не кто иной, как пристав Фуфаев.

* * *

– Мурзик… – повторил Охтин и медленно покачал головой. – Быть этого не может! Его же Колесников подстрелил в мае четырнадцатого… Ну что за глупости!

Шурка повернул голову и поморщился: немилосердно болела шея. К тому же лежать на диване, который стоял в кабинете Смольникова, было холодно и неудобно. И тут же он обрадовался этой боли, которая означала, что он жив, жив, и даже если ему хотели шею свернуть, то не свернули все-таки!

– И еще я вспомнил, только сейчас вспомнил… – пробормотал он, с наслаждением вдыхая запах кожи, которой был обит диван (из ноздрей еще не выветрилась денатуратная вонища ночлежек). – Я вспомнил: этот голос я слышал ночью, когда на дереве сидел. Клянусь, именно он произнес: «Сколько ни скользить карасику, а быть рыбешке в бредешке!»

Его затрясло так, что дрожь передалась дивану.

Сидевший на подлокотнике Смольников успокаивающе похлопал Шурку по руке:

– Ладно, ладно… Это совпадение, господа, уверяю, что это совпадение!

– Да я и сам понимаю, – неуверенно проговорил Шурка. – Я и сам не думаю, что они меня там караулили, в ночлежке. Откуда они могли узнать, что я в виде переписчика туда притащусь? Случайность, конечно. Просто так… сошлось.

– Сошлось, – согласился Охтин. – А ну-ка, скажите еще раз, как выглядел тот человек, который за вами гнался по улице? Вы же описывали его как солдата, какого-то седого, всклокоченного солдата, так? Я правильно помню?

– Да, правильно, – кивнул Шурка. – Но если вы думаете, что я его видел в ночлежке, то нет, не видел.

– Значит, он вас увидел, вот и испугался, – пояснил Охтин.

– Что-то не то, – задумчиво сказал Смольников. – Ему не нужно было бы высовываться. Отсиделся бы в тишине, благо в андреевских хоромах еще столько клетушек и закутков, до которых вы не дошли. Ведь и Баженова не видали?

Охтин качнул головой:

– Такое впечатление, что с Баженовым вообще была пустая затея. Может, его и в Энске-то нет.

– Да черт с ним, – нетерпеливо сказал Смольников. – Сравнили Баженова и Мурзика! Если в ночлежке был он…

– Не может быть, – пробубнил Охтин. – Его Колесников подстрелил.

– Да вы уже это говорили, – любезно напомнил Смольников.

– Извините.

– Ничего, пожалуйста! А где, кстати, Колесников?

– На фронте, – махнул рукой Охтин. – Добровольно ушел. Да при чем тут он? Убил, убил он тогда Мурзика! Слушайте, Русанов! – повернулся к лежащему Шурке. – У вас, я так понимаю, хорошая память на голоса. Вы помните голос товарища Виктора?

Диван снова мелко вздрогнул.

– Нет, – хрипло ответил Шурка. – Я его только один раз слышал. Ни за что не узнал бы.

– А это мог быть голос того седого солдата, который за вами гнался? Или того неизвестного, который покушался на вас в ночлежном доме?

– Не знаю, не помню. Но если товарищ Виктор и Мурзик – один человек, значит, он убит. И там, в ночлежке, был кто-то другой, другой Мурзик. Наверное, такая распространенная воровская кличка…