Осень на краю - [133]

А впрочем, почему бы и нет, подумала Саша. Может быть, свекровь и в самом деле рада ее видеть. Они ведь не встречались месяца три, не меньше, и если Дмитрий не сообщил матушке о намерении его жены возбудить дело о разводе, то узнать об этом Маргарите Владимировне было решительно неоткуда. С другой стороны, намереваться-то Саша намеревалась, даже мужу протелеграфировала о своем немедленном и решительном приезде в Питер для обсуждения деталей дела, однако потом события начали разворачиваться так, что развод сделался как бы даже и ни к чему. Поэтому Дмитрий вполне мог счесть ту ее телеграмму обыкновенной блажью и ничего матери не сообщать, дабы не волновать ее попусту, в надежде, что Саша поблажит, поблажит да утихнет.

Не исключено, что да, именно так и произойдет, она утихнет…

Во всяком случае, сейчас Саша улыбнулась Маргарите Владимировне с обычной приветливостью и даже с удовольствием расцеловалась бы с ней. Однако госпожа Аксакова была не одна, а в обществе какой-то высокой дамы под вуалью, имевшей столь чопорный вид, что целоваться в ее присутствии с кем бы то ни было, даже с собственной свекровью, показалось Саше почему-то неудобным.

– Ну вот! – воскликнула Маргарита Владимировна, как всегда, с несколько патетической интонацией, поскольку в душе была порядочная актриса. – Бедному жениться – так и ночь коротка. Я наконец-то собралась в Питер, навестить Дмитрия, и вообразите – поезда, говорят, не ходят! А ты, Сашенька, по-прежнему не можешь решиться оставить Олечку? Конечно, ты заботливая мать, я в твои годы была куда более легкомысленной. Но только вообрази, как обрадовал бы Дмитрия твой приезд! В конце концов, возьми девочку с собой, и вся недолга. Дмитрий ни разу еще не видел собственной дочери. Пора бы им повидаться!

– Маргарита Владимировна, вы сами только что сказали, что поезда не ходят, – напомнила Саша, рассеянно наблюдая, как толпа на площади вдруг перестала беспорядочно колыхаться туда-сюда и начала перетекать на Варварку, все ускоряя движение. Кажется, митингующие и в самом деле задумали взять штурмом здание тюрьмы на Острожной площади.

– Дорогу! – раздался крик, а вслед за тем и пронзительный гудок автомобиля. Дамы обернулись и увидели большой черный «бенц», застрявший посреди дороги, обтекаемый массами народа. Шоффер напрасно давил на клаксон, а человек в распахнутом черном пальто и мягкой шляпе напрасно надрывал горло, требуя пропустить.

– Кого-то он мне напоминает… – задумалась слегка Маргарита Владимировна, а затем жеманно, в своей манере, хихикнула, словно дело происходило на приватной вечеринке, а не посреди ошалевшего от февральских буйных ветров города, и добавила: – Какой импозантный мужчина! Верно, Елена Афанасьевна?

Дама под вуалью, которую, как выяснилось, звали Еленой Афанасьевной, задумчиво кивнула и сказала мягким голосом:

– В самом деле… А кто этот господин, Маргарита Владимировна?

– Не помню, к сожалению, – пожала плечами та. И повернулась к снохе: – А ты не знаешь, кто этот черноглазый господин, Сашенька?

– Да ведь это Смольников, начальник сыскного отделения, – ответила та с искренним недоумением. – Неужели вы его не узнали?

– Смольников?! – изумилась Маргарита Владимировна. – Как Смольников? Боже, он необыкновенно постарел и изменился! Я ведь его изрядно знала, они с Аксаковым вместе служили в городской прокуратуре в четвертом году… Подумать только, что делает с людьми время! Он постарел лет на десять! А почему он не в форме?

Саша хотела было сказать, что Смольников никогда не показывался на людях в служебном мундире, а что касается его «постарения», то ведь с 1904 года минуло даже не десять, а тринадцать лет, тем более каждый год войны вполне мог сойти за два, так что у Смольникова было время «постареть». Но ответить она не успела: Смольников подозвал одного из конных полицейских, растерянно топтавшихся на обочине дороги и даже не пытавшихся хоть как-то властвовать над толпой, заставил спешиться, сам вскочил вместо него в седло и поскакал прямо по утоптанной пешеходной дорожке, минуя запруженную людьми мостовую, в сторону Острожной площади. Его примеру последовал еще какой-то штатский человек, и Саша узнала агента сыскного отделения Григория Охтина, приятеля своего брата Шурки.

Тут же на глаза ей попался и сам Шурка, который бежал по подтаявшим февральским сугробам с таким отчаянным выражением лица, словно готов был крикнуть хрестоматийное: «Коня, коня! Полцарства за коня!» – и если все же не крикнул, то лишь потому, что сам прекрасно понимал бессмысленность таких призывов. А впрочем, спустя мгновение Саше удалось разглядеть, что брат перехватил-таки на углу Варварки и Осыпной какого-то «ваньку», и тот свернул на Осыпную, намереваясь, видимо, везти репортера «Энского листка» к центру событий окольными улицами.

– Куда же вы, Елена Афанасьевна?! – раздался голос свекрови.

Саша оглянулась и увидела, что дама под вуалью бросилась, подобрав юбки, к краю мостовой, желая ее непременно перейти, однако это ей никак не удавалось: людской поток двигался неудержимо. Елена Афанасьевна отчаянно махала и что-то выкрикивала, желая привлечь к себе чье-то внимание, однако голос ее невозможно было расслышать: вовсю горланила толпа, а красные тряпки, вздетые на древки, реющие над толпой и гордо называемые знаменами, заслоняли тех людей, внимание которых она старалась привлечь.