Осень и Ветер - [73]

Он украл у меня сердце Евы, а я украл у него дочь. Око за око, зуб за зуб.

Я думал, что самое тяжелое позади, что теперь Ева — моя жена, и мы медленно, но уверенно, идем на сближение. Черт, я даже сексом с ней не занимался первое время, давал возможность оттаять, привыкнуть ко мне. Потихоньку развлекался на стороне с девочками из эскорта, нарочно выбирая зеленоглазых блондинок. Имел чужих баб, мечтая о своей законной жене.

А потом родилась девочка и когда я увидел ее карие глаза, то сразу понял — не уйти от божьего правосудия. Никак. Не сбежать, не спрятаться, не перехитрить.

Ева назвала ее Хабиби, хоть я что только не делал, чтобы ее отговорить. «Мой бог забрал у меня ребенка, а чужой дал другого взамен», — была ее отговорка на все мои аргументы. Но я чувствовал, что дело не в боге. Просто моя верная «неверная» жена до сих пор жила надеждой на встречу с Наилем. Иногда даже не нужно громко кричать и звать, достаточно просто дать ребенку мусульманина мусульманское имя. И срать ей было на то, что я, как идиот, придумывал все новые и новые отговорки для друзей, партнеров по бизнесу и родных, откуда в нашей семье кареглазая темноволосая девочка с мусульманским именем «Хабиба.

Так в нашем с Евой доме поселился призрак Наиля. Потому что чем старше становилась Хаби, тем больше в ней было от отца. И тем сильнее Ева в ней растворялась. Однажды я вспылил, брякнул, что она трясется над ней не потому, что нашла отдушину, а потому что до сих пор любит ее отца. Зря я это сделал, потому что это стало финалом наших попыток сблизиться. Я-то шел вперед, а вот Ева угасала прямо на глазах. И медленно пятилась назад.

Не помню точно, когда в моей голове оформилось понимание того, что рано или поздно, но Ева попытается от меня уйти. И что я просто подохну без своей сломанной девочки. Лягу, как немощный пес, и буду медленно умирать. Потому что я любил ее какой-то одержимой, слепой всепрощающей любовью. Потому что так, как я ее любил, любить нельзя. Все, что я делал — было для нее и ради нее. Все эти сделки с совестью, уловки и вранье — все ради Евы. Ради возможности быть рядом и завоевать ее любовь.

Я должен был удержать жену любой ценой, но как удержать человека, который скорее мертв, чем жив? Только пригрозив отобрать самое дорогое, что у него есть — Хабиби.

Поэтому я нашел самого крутого адвоката по бракоразводным процессам и начал готовиться к обороне.

Я слышу шаги: нарочно оставил дверь открытой для «дорогого гостя».

Садиров, мать его. Молча проходит в гостиную, молча садится в кресло напротив, закуривает и стряхивает пепел на мой дорогущий паркет из бразильского ореха. Я так же молча «чокаюсь» с пустой бутылкой и делаю глоток, который буквально режет глотку.

С Наилем я бы справился, но Садиров… Эта тварь мне не по зубам. Но я тоже не пальцем делан, поэтому буду стоять на смерть, ведь на кону больше, чем моя жизнь — на кону женщина, которую я люблю.

Глава тридцать четвертая: Ветер

— Вижу, ты мне красную дорожку выстелил, — киваю на «ствол».

Ян ухмыляется и пожимает плечами, мол, это так, мера предосторожности.

Я чертовски устал за день. Переделал кучу дел, поднял на уши всю свою охрану, подергал за ниточки. Я знаю о каждом шаге Евы, о каждом вздохе своей дочери.

Я спрятал Рапунцель в башню и отрезал ей косу.

— Ты чего приперся среди ночи? — говорит Ян, делая вид, что ему все равно. — Я бы подождал до утра, пока вы натрахаетесь.

Молчу. Просто молчу и смотрю прямо на него. Он пьяный, но не до такой степени, чтобы не соображать, что говорить мы будем не как два пацана на «стрелке» за школой, а как два бойцовских пса. И глотки друг другу будем рвать по-настоящему: с мясом и кровью. И корчить из себя крутого рейнджера по меньшей мере глупо. Мне так вообще смешно.

— Ты не получишь Еву, — наконец, не выдерживает Ян. Лупит стаканом по столу, так что бухло плещется во все стороны. — Хуй тебе, а не моя жена.

— Я уже ее забрал, дружище. И нам с тобой надо решить, что делать дальше. Решить здесь и сейчас.

— Садиров сперва делает, а потом спрашивает, да? — переспрашивает Ян.

— Забирает свое, — говорю в ответ. Не хочу тянуть резину. Нечего здесь манерничать, мы тридцатипятилетние мужики, а не кисейные барышни. — Ты даешь Еве развод и отказываешься от ребенка.

Ян салютует мне стаканом.

— Хрен тебе. — Делает глоток. — Я не откажусь от Хаби. Она — моя дочь по закону. Ни ты, ни Ева ее не отберете.

— Я только что пил «Шеваль Блан»[10] с Новиковой, Ян. Ей не очень понравилась перспектива быть натравленной на Садирова. А мне не очень понравилось, что ты собирал свидетельства невменяемости Евы, чтобы, в случае чего, шантажировать ее лишением материнства на основании психической несостоятельности. Мне это, дружище, пиздец, как не понравилось.

Он даже не пытается ничего отрицать. Смотрит на меня с улыбкой приговоренного и мне на миг противно от самого себя. Противно от того, во что превратились мы оба. На мгновение мне даже хочется послать все на хер и свалить. Не ставить никаких ультиматумов, дать ему шанс одуматься, снять шоры с глаз. Но только на миг. Потому что где-то в глубине души я все еще хирург, и то, что я делаю с гордиевым узлом трех наших жизней — тяжелая полосная операция. Нет здесь полумер, нельзя вытащить аппендицит, не разрезая кожу вместе с мясом.