Осень - [193]

— Я вообще не знаю, при чем тут глава семьи, — по-прежнему хладнокровно заявил Цзюе-минь.

— Ты ругал нас за то, что мы хотим продать дом.

— Дом строил дедушка, он был против продажи дома, а я тут ни при чем.

— Не отнекивайся, ты еще упомянул Чжан Би-сю!

— Чжан Би-сю — известный певец. Как же не упомянуть его? — вызывающе отвечал Цзюе-минь.

— Цзюе-минь, я прошу тебя замолчать! — вмешался Цзюе-синь. Лицо выражало страдание, словно ему нанесли горькую обиду. Цзюе-минь не обратил внимания на слова Цзюе-синя. Этим воспользовался Кэ-ань.

— Ты еще говоришь о Чжан Би-сю! Я, мать твою… — Кэ-ань вдруг почернел от ярости и разразился потоком брани. Не помня себя, он замахнулся и дал Цзюе-миню пощечину. Вокруг заволновались. Некоторые сочувствовали Цзюе-миню, другие испугались гнева Кэ-аня, кое-кто втайне радовался.

«Все кончено!» — в ужасе подумал Цзюе-синь. Словно черная туча покрыла лицо Цзюе-миня. Только глаза сверкали. Он спокойно, но с силой сжал иссохшую руку Кэ-аня и сказал:

— Выбирайте слова, дядя, мама в комнате. Посмотрим, что вы ей сделаете. — В его словах слышались достоинство и гнев.

В хилом теле Кэ-аня совсем не было сил. Опиум, придававший ему бодрость, перестал действовать. Энергичный отпор Цзюе-миня показался ему громом среди ясного неба. Кэ-ань, поняв, что в минуту ярости наговорил бог знает чего и дал Цзюе-миню козырь в руки, начал заикаться и не смог ничего ответить.

— Теперь другие времена, дядюшка, придется поменьше драться, да и не мешает сначала разобраться, в чем дело, а потом пускать в ход руки. Так можно невзначай и поплатиться, — сказал насмешливо Цзюе-минь, с презрением отпуская руку Кэ-аня.

— Ты вздумал поучать меня! С каких это пор дядя не может поколотить племянника? — продолжал ругаться весь красный Кэ-ань. Он продолжал браниться, но руки поднять не решался и умерил свой пыл.

— Я не слышал, что дядя имеет право обзывать племянника последними словами да поминать его мать, — холодно отпарировал Цзюе-минь.

— Ты еще будешь со мной препираться? Нахальный сопляк! — Кэ-ань не удержался, затопал ногами и вновь начал площадно ругаться.

— Дядя, Цзюе-минь молод и многого не понимает, не сердитесь, не ставьте себя на одну доску с ним, пожалуйста идите к себе, а я поговорю с братом, — униженно молил перепуганный Цзюе-синь, стараясь остановить Кэ-аня. Он боялся одного, как бы скандал не разросся, он жаждал тишины и покоя, он до сих пор еще верил в возможность мирного разрешения спора.

Услышав примирительный тон Цзюе-синя, Кэ-ань вновь разошелся:

— Нет. Я еще заставлю его поклониться мне в ноги в зале предков и попросить прощения. Сукин сын! Чтоб тебе…

— Видите, вы опять бранитесь, дядя! Кто же в конце концов из нас… — Цзюе-минь не докончил, его остановил умоляющий, но настойчивый голос брата:

— Цзюе-минь! Опять?

Поведение брата выводило Цзюе-миня из себя еще больше, чем слова Кэ-аня. Он не в состоянии был дольше сдерживаться и, сердито оттолкнув Цзюе-синя, закричал:

— И ты еще меня уговариваешь! Ни на грош собственного достоинства! Ты позволил, чтобы из тебя козла отпущения сделали, мать и отца позоришь и еще мне указываешь!

Цзюе-синь закрыл лицо руками, опустил голову и отступил на несколько шагов. Слова брата больно ранили его. Он получил заслуженную кару. Жгучий стыд и раскаяние мучили Цзюе-синя, сдавливали голову, тело, душу. Его прежние убеждения исчезли. Он не мог возразить Цзюе-миню, только сейчас он понял, как много правды было в словах брата. Он действительно вел себя позорно. Собственно говоря, сейчас ему следовало бы уйти, но он даже в этот момент заботился о Цзюе-мине. Он хотел знать, чем кончится схватка и продолжал стоять возле брата. Цинь считала, что Цзюе-минь слишком резок; она знала, как его слова отзовутся в душе Цзюе-синя. Ей было немного жаль Цзюе-синя; подойдя к нему, она шепнула несколько успокоительных слов. Отповедь Цзюе-миня брату и его гнев произвели на всех присутствующих глубокое впечатление. Кэ-ань и Кэ-дин явно отступили. И, конечно, Цзюе-минь не захотел упустить такой случай.

— Дядя Кэ-ань, одна моя мать в доме, другая в могиле, мой отец был вашим старшим братом, ничем не провинился перед вами. За что же вы теперь поносите его сына? Вы только что говорили об извинениях — так вот вам и придётся сегодня на коленях молить о прощении перед духом моего отца. Я заставлю вас попросить извинения и у моей матери. — Оттеснив Цзюе-синя, Цзюе-минь с решительным выражением лица, схватив своей сильной рукой Кэ-аня за плечо, словно провинившемуся мальчишке, бросал эти безжалостные слова ему в лицо.

Такой оборот дела для всех оказался неожиданным. Никто не мог знать, как накипело на душе у Цзюе-миня. Его тяжелые, как камни, слова несколько напугали всех. Кэ-ань словно получил внезапный удар; опиум почти перестал действовать, и он, стоя лицом к лицу с Цзюе-минем, не знал, что предпринять. Об извинениях уже не было речи, но он пытался еще оправдываться:

— Я не оскорбил твою мать.

— Не оскорбили? Трижды вы сделали это, а теперь отнекиваетесь. Все слышали. Ну как, пойдете извиняться? — усмехнулся Цзюе-минь. Он понимал, что подрезал крылья Кэ-аню. Однако ему хотелось до конца перед всеми унизить дядю, чтобы этот самодовольный глава семьи не решился больше никого терроризировать.