Осень ацтека - [22]

Она тяжело вздохнула, как будто раздосадованная моим нелепыми страхами.

— Сказано же тебе, Тенамакстли, взрослые женщины научили меня нужным уловкам. Когда настанет брачная ночь, я буду готова. Существует вяжущая мазь, способная сделать мою щель теснее, чем у восьмилетней девственницы. А ещё можно вставить внутрь особенное голубиное яйцо. В нужный момент оно разобьётся, а муж так ничего и не заметит.

— Похоже, — мой голос снова осип, — ты всё продумала, прежде чем предложить мне...

— Аййа, глупый братец, успокоишься ты или нет? Ты что, боишься меня? Лучше прекрати болтать и иди ко мне.

С этими словами Амейатль легла на мою постель, притянула меня к себе, и я наконец уступил.

Увидев промежность своей сестры, я понял, что она сказала правду, ибо изменилась и там. Прежде, когда мне случалось видеть Амейатль обнажённой, между ног у неё была лишь маленькая, едва очерченная складочка. Теперь же то была настоящая женская типили, внутри которой таились чудеса. Чудеса.

Не сомневаюсь, что случись постороннему увидеть, как мы неловко ощупывали друг друга, он, даже будь это безразличный к такого рода утехам куилонтли, покатился бы со смеху. Дрожащим голосом, тон и тембр которого менялись от тростниковой флейты до трубы из раковины и барабана из черепашьего панциря, я, запинаясь, бормотал нелепости вроде: «Так правильно?» Или: «А что дальше?» Или: «По-твоему, так лучше?»

Амейатль, поначалу более спокойным голосом, объясняла:

— Если ты нежно раскроешь это пальцами, как раковину устрицы, ты сможешь нащупать маленькую жемчужину, ксаапили...

Правда, потом спокойствие изменило ей, и Амейатль зачастила:

— Да! Туда! Аййо, да! Давай же! Ну!

И, разумеется, спустя некоторое время мы оба уже позабыли обо всём и лишь издавали бессвязные возгласы наслаждения и восторга.

В то наше свидание, как и во все последующие, я неизменно удивлялся, насколько точным оказалось данное моей сестре имя Пацкатль-Амейатль. Оно означает «Фонтан Сока», и именно оно лучше всего описывало её в те моменты, когда мы были близки. С тех пор я знал много женщин, но ни одна из них не истекала при близости со мной «соками» так, как моя двоюродная сестрица. При первом же прикосновении тепили Амейатль увлажнилась, а вскоре уже и мы оба, и наша постель оказались смоченными её выделениями. Когда наконец дело дошло до её девственной читоли, Амейатль поддалась без сопротивления. Её типили, как это и должно быть у девственницы, оказалась тесной, но благодаря обильным выделениям мой тепули смог проскользнуть внутрь. Впоследствии Амейатль начинала истекать соками, едва начав разматывать точомитль или даже едва войдя в мою комнату. И не раз бывало, что, когда мы полностью одетые в присутствии посторонних как бы невзначай переглядывались, её взгляд говорил мне: «Я вижу тебя, Тенамакстли... и я исхожу влагой».

* * *

В дальнейшем мы продолжали наслаждаться друг другом, используя любую возможность, и это продолжалось в течение примерно пяти лет. За всё это время нас не только ни разу не застали за сим непозволительным занятием, но, как я понимаю, ни её отец или брат, ни моя мать даже ничего не заподозрили. Правда, при всём нашем взаимном влечении, мы оба никогда не были по-настоящему влюблены. Просто, когда она и я созрели для плотских отношений, мы оказались друг для друга наиболее удобными партнёрами. Однако ревности не было и в помине. Как в мой тринадцатый день рождения, так и позже Амейатль, когда ей случалось узнать, что я поддался очарованию какой-нибудь служанки или рабыни, не выказывала не только возмущения, но даже малейшего неудовольствия. Я целую землю в том, что подобное случалось нечасто, ибо ни одна из этих женщин не могла сравниться с моей дорогой двоюродной сестрицей, однако вздумай Амейатль последовать моему примеру, тоже не стал бы донимать её ревностью. Впрочем, насколько мне было известно, она не давала мне ни малейшего повода. По той простой причине, что принадлежала к знати, прекрасно осознавала это и ни за что не стала бы рисковать своим добрым именем, вступая в связь с человеком, которому не могла бы доверять всецело, как мне.

Не было разбито моё сердце и тогда, когда Амейатль на двадцать первом году жизни пришлось оставить меня и выйти замуж. Подобно большинству браков между молодыми пипилтин, этот союз был устроен их отцами — Миксцином и Кевари, тлатокапили соседствовавшего с нами с юга поселения Йакореке. Амейатль была официально провозглашена невестой сына Кевари Каури, который был примерно её лет. Для меня (равно как и для Канаутли, нашего Хранителя Памяти) было очевидно, что это не просто брак, а тонкий политический ход моего дяди, стремившегося к тому, чтобы наш город, как это было в давние времена, стал столицей всех прилегающих территорий.

Не берусь сказать, удалось ли Амейатль и Каури до свадьбы толком узнать, не говоря уж о том, чтобы полюбить друг друга, однако они в любом случае должны были исполнить желания своих отцов. Так или иначе, на мой взгляд, Каури был толковым парнем, отнюдь не уродом, и они с моей двоюродной сестрой казались во всех отношениях подходящей парой. Если в день их бракосочетания что-то и портило мне настроение, то лишь вполне понятное опасение, как бы жених не разоблачил невесту. Однако, после того как жрец шочикуэцаль связал уголки их свадебных накидок в брачный узелок, церемония завершилась, и молодая чета удалилась в свои изысканно обставленные покои во дворце, никто из нас, гостей, не услышал оттуда никакого шума или брани, которые свидетельствовали бы о скандале. Я с облегчением вздохнул: похоже, советчицы Амейатль знали, что говорят, и вовремя засунутое куда надо голубиное яйцо убедило Каури в том, что женился он на целомудренной девственнице. Ну а уж в способности моей сестрицы изобразить из себя несведущую в любви скромницу я ничуть не сомневался.