Осень ацтека - [153]

— Ну конечно, владыка, — ответил он, не без удивления кивнув. — Какая невероятная удача для нас, и какая поразительная глупость со стороны Коронадо. Он, можно сказать, оставляет свои владения на нашу милость.

Может, это и было нескромно с моей стороны, но я, не удержавшись, сказал:

— Льщу себя надеждой, что мне удалось несколько поспособствовать как этой нашей удаче, так и его глупости. Долгие годы я пытался найти брешь в кажущейся неуязвимости белых. И нашёл — это алчность.

— Кстати, о белых, — промолвил Ночецтли. — Я чуть было не забыл упомянуть об одном поразительном событии. Среди всех тех беглецов, которые искали у нас убежища, двое оказались белыми.

— Что? — Я не верил своим ушам. — Испанцы, которые бегут от своих? И хотят воевать против своих?

Ночецтли пожал плечами.

— Сам ничего не понимаю. Уж больно они странные и непонятные, эти испанцы. Среди нас, ацтеков, есть немногие, кто знает несколько испанских слов или фраз, но они с трудом понимают тот испанский, на котором эти белые пытаются изъясниться с нами. А уж между собой те лопочут и вовсе невнятно: не язык, а какое-то сплошное шипение, на гусиный манер.

Он помолчал и добавил:

— Слышал я, что испанцам их вера запрещает избавляться от детей с врождёнными умственными недостатками. Может быть, эти двое как раз и выросли из таких недоумков? И просто не понимают, где они и что здесь происходит?

— Если так, мы избавимся от них. Зачем кормить лишние рты? А пока, раз уж речь зашла о кормёжке, не велишь ли принести мне чего-нибудь подкрепиться? Кореньев, колючек, или что там у вас подают.

Ночецтли ухмыльнулся:

— Вздумай мы морить голодом и лишать сил собственного командующего, мы оказались бы ещё большими глупцами, чем белые люди. У меня припасена копчёная оленина.

— Весьма тебе благодарен. А пока я буду угощаться этой вкуснятиной, пришли ко мне человека, которого поставил во главе женщин пуремпеча.

— У них собственный командир, тоже женщина. Они заявили, что мужчине подчиняться не будут.

Мне и самому следовало догадаться, что командиром отряда пуремпеча была та самая женщина — с лицом койота и совершенно неподходящим именем Бабочка. Зная её манеру поведения и желая предупредить с её стороны всякие попытки затеять ссору, я для начала поздравил Бабочку с тем, что она жива, выразил восхищение многими удачными нападениями, совершенными её отрядом в Новой Галисии, и поблагодарил женщину за то, что пуремпеча, по моей просьбе, пощадили Утопию. От таких похвал Бабочка расцвела, да так, что стала чуть ли не миловидной.

— Я хочу вооружить ваш доблестный женский отряд особым оружием, которое будет только у вас. Это как раз то оружие, во владении которым вы можете превзойти мужчин, благодаря своим более чутким, тонким и ловким пальцам.

— Мы ждём твоих распоряжений, Тенамаксцин.

— Это оружие я изобрёл сам, хотя у испанцев есть нечто подобное, и они называют его «граната».

Я объяснил, как помещать заряд пороха в глину, вставлять в получившийся шарик тонкий покуитль в качестве фитиля и обжигать эту штуковину на солнце до затвердения.

— Итак, глубокоуважаемая Бабочка, когда мы выступим в поход, пусть каждая из твоих женщин возьмёт это оружие с собой. Всякий раз, когда представится возможность, зажигайте фитили и бросайте гранаты во врага или — что ещё лучше — закидывайте их внутрь домов, сторожевых постов или укреплений. Шум, гром и ущерб, нанесённый врагу, будут такими, что вы останетесь довольны.

— Это звучит восхитительно, мой господин. Мы сейчас же возьмёмся за работу.

Подкрепившись олениной, запив её октли и покуривая покуитль, я велел позвать ко мне тех чудных белых людей.

Так вот, они оказались не испанцами и вовсе не слабоумными, хотя понять это мне удалось далеко не сразу. Один из чужестранцев был значительно старше меня, другой чуть моложе. Оба были белокожими и волосатыми, как испанцы, но при этом босыми и одетыми в рванье, подобно всем прочим рабам в нашем лагере. Очевидно, им каким-то образом дали понять, что я здесь главный, ибо они приблизились ко мне, выказывая знаки почтения. Как и предупреждал Ночецтли, эти люди говорили на весьма несовершенном испанском, однако нам в основном удавалось понимать друг друга. Правда, оба частенько перемежали свою речь невразумительными звуками, и впрямь подобными тем, что издают гуси.

Я представился по-испански, достаточно просто, так что мог бы понять и убогий умом:

— Вы, испанцы, называете меня Хуан Британико. Кто вы?

— Джон Британец? — изумлённо перебил меня тот, что постарше, и они возбуждённо зачирикали между собой. Разобрать можно было лишь это, постоянно повторявшееся слово: «Британец».

— Пожалуйста, — попросил я, — говорите по-испански, если можно.

Так они и поступили, во всяком случае, постарались. Правда, в нынешнем моём изложении их испанский выглядит куда более беглым, а вот некоторые мои попытки воспроизвести их гусиные слова, возможно, не слишком удачны.

— Прошу прощения, Джон Британец, — сказал старший из двух. — Я сказал Майлзу, что должна же была нам с ним рано или поздно улыбнуться удача. Похоже, ты тоже, как и мы, не пришёлся у испанцев ко двору. Но, Богом клянусь, кэпт’н, на британца ты тоже не похож.