Осень ацтека - [15]

По утрам я и другие мои ровесники — плюс изрядное количество мальчиков постарше — следовали в Дом Созидания Силы, где под руководством воина мешикатль, ставшего нашим наставником, упражняли своё тело и осваивали сложную ритуальную игру в мяч под названием тлачтли. Впоследствии нам стали прививать навыки рукопашного боя и обращения с оружием. Правда, наши мечи, стрелы и копья не имели обсидиановых лезвий или наконечников. Их заменяли безопасные пучки перьев, вымазанные красной краской, так что каждый удачно нанесённый удар оставлял на теле противника отметину, походившую цветом на кровавую рану.

Во второй половине дня я и те же самые мальчики — но теперь уже вместе с девочками нашего возраста — отправлялись в Дом Обучения Обычаям. Тамошний жрец-наставник учил нас чистоплотности и уходу за телом (о чём многие дети из простых семей не имели никакого представления), а также исполнению ритуальных песнопений, церемониальным танцам и игре на нескольких музыкальных инструментах — флейтах с четырьмя отверстиями, различных по размеру и тону барабанах и поющих кувшинах.

Чтобы совершать все эти церемонии и ритуалы должным образом, мы должны были научиться производить все необходимые жесты и телодвижения в такт, следуя ритму и мелодии. Это давалось не сразу, и, чтобы облегчить задачу, жрец обычно пускал по рядам учеников специальный листочек. Таким образом, начиная с самых простых рисунков, мы заодно приступали также и к постижению основ словесного искусства. А когда дети возвращались из школы домой, они обучали тому, чему научились сами, своих родных — потому что и Миксцин, и жрецы всячески поощряли такого рода передачу знаний, по крайней мере, взрослым мужчинам. В то же время считалось, что женщинам, как и рабам, осваивать мудрёное искусство изображения слов надобности нет. Например, моя мать, хотя и принадлежала, по меркам Ацтлана, к самой высшей знати, так и не научилась ни читать, ни писать.

В отличие от неё, дядюшка Микстли изучил основы этого искусства, ещё будучи всего лишь деревенским тлатокапили, и продолжал совершенствоваться в нём всю жизнь. Впервые его познакомил с грамотой ещё тот, давешний Микстли, его тёзка-мешикатль. Впоследствии, возвращаясь из Теночтитлана в сопровождении переселенцев, дядя каждый вечер брал уроки чтения у одного из жрецов, а по возвращении в Ацтлан сделал этого жреца своим личным учителем. Благодаря такому усердию, к тому времени, когда я приступил к обучению, дядюшка уже собственноручно составлял послания Мотекусоме, докладывая Чтимому Глашатаю об успехах в деле преобразования Ацтлана. Более того, он, исключительно для собственного удовольствия, даже начал писать стихи — именно такие, каких мы, знавшие его натуру, и могли от него ждать. То были едкие, циничные размышления о несовершенстве человеческих существ, их жизни и самого мироздания. Дядюшка, бывало, читал нам свои стихотворения, и одно из них я запомнил.

Простить?

Никогда не прощай!

Лишь притворно пообещай,

Что простишь и зла не таишь.

Пусть поверит этому враг,

И когда будет думать он так,

Сможешь ты бросок совершить

И его задушить.

Уже в начальных школах нас, учеников, начинали потихоньку знакомить с основами истории Сего Мира, и я, хоть и был очень юн, не мог не заметить, что иные из рассказов наставника сильно расходились с тем, что мне доводилось слышать в семейном кругу от прадеда — Хранителя Памяти Ацтлана. Например, из того, что рассказывал нам учитель — жрец-мешикатль, можно было сделать вывод, будто весь их народ в один прекрасный день вдруг неведомо как возник на острове Теночтитлан — во всём своём блеске, великолепии и могуществе, со всеми выдающимися познаниями и многочисленными полезными умениями. Это не согласовывалось с тем, что я и мои родичи слышали от старого Канаутли. Поэтому как-то раз мы трое — Йайак, Амейатль и я — явились к прадедушке с просьбой разъяснить упомянутое противоречие.

— Аййа, — снисходительно усмехнулся он, — эти мешикатль — народ хвастливый. Они склонны без зазрения совести подтасовывать факты, выпячивая то, что находят нужным, и закрывая глаза на всё, что не согласуется с их неоправданно высоким самомнением.

— Когда дядя Миксцин привёл их сюда, — заметил я, — он говорил о них как о «наших родичах» и поминал какие-то «давно забытые семейные связи».

— Сдаётся мне, — отозвался Хранитель Памяти, — что большинство мешикатль предпочли бы ничего об этих связях не слышать. Но есть один факт, и его, после того как твой... после того как тёзка твоего дяди набрёл на наш город, а потом доложил о нашем существовании Мотекусоме, замолчать уже невозможно. Видишь ли, тот, другой Микст ли, точно так же, как только что вы трое, попросил меня рассказать ему об истинной истории ацтеков и о том, что за родство связывает ацтеков с мешикатль. И он поверил моему рассказу.

— Мы тоже тебе поверим, — заявил Йайак. — Расскажи нам, прадедушка.

— Ладно, расскажу, — согласился тот, — но при одном условии. Вы пообещаете, что никогда не станете использовать полученные от меня знания, чтобы поправлять своего наставника-жреца или спорить с ним. Мешикатль сейчас относятся к нам очень хорошо, и с вашей стороны, дети, было бы неразумно и даже опасно ставить это хорошее отношение под угрозу, открыто сомневаясь в тех, пусть дурацких, но безобидных заблуждениях, которыми им угодно себя тешить.