Осел у ямы порока - [3]

До города доехали быстро и весело, правда, с тремя остановками, а вот домой я в этот день пришел уже около четырех часов утра. Ну, конечно же, ничего страшного в этом не было, ведь завтра же выходной. Отосплюсь. Такая уж работа у дежурного автобуса не предсказуемая. Ведь никогда ж не угадаешь, когда дежурные вопросы возникнут и когда они закончатся. Ну, да ладно, всё равно завтра выходной. Высплюсь, как следует, жука колорадского на картофельном участке потравлю и на речке покупаюсь вдоволь. Жука обязательно надо пособирать, а то тетя Шура, соседка справа, ругалась, что мои жуки к ней повадились ходить. Она, дескать, своих жуков всех собрала, а мои прут и прут в наглую. Совсем страх и совесть потеряли. Ничего, я завтра их приструню немного, устрою этим наглецам веселую жизнь в жестяной банке с керосином. Доиграются они у меня завтра с соседским полем. Обнаглели, будто им своей картошки мало. Уж не позорили бы меня перед соседями-то.

2

– Убили! Убили голубя моего сизокрылого! – кто-то истошно вопил под окнами. – Как же жить мне теперь после этого?! Убили ироды! Как же я жить теперь буду без тебя! И что же твориться на свете, люди добрые! Убили ведь! Убили кровинушку мою ненаглядную!

Я с великим трудом разлепил глаза и, мотая головой, выглянул в окно. Около дома напротив, собирался народ и так активно собирался, что полдеревни было уже там. Вспыхнувшее любопытство мгновенно прогнало остатки сна, бросило меня с подоконника прямо в штаны и вытолкало из дома. Я перешел улицу и сразу же решил уточнить причину собрания у Витьки Тодора, который к моему удивлению был практически трезв, не матерился и даже не спросил у меня взаймы червонца. Тодора в деревне знали все и при этом почему-то немного опасались. Хотя я считаю, что опасения эти были совершенно беспочвенными. Любил Виктор выпить и пройтись гоголем по деревне, забористо матеря всех встречных и поперечных. Ругался он громко и мастерски, но дальше ругани никогда не шел, никого делом не обидел. Один раз приезжий дачник, выслушав свою не очень лицеприятную характеристику из уст Витька, рванул с треском на груди рубаху и захотел подраться с Тодором, но тот мордобоя не допустил. С доброй улыбкой ласково обнял он дерзкого москвича за дрожащие от возмущения плечи, поинтересовавшись здоровьем ихнего мэра, погодой в западной Европе назавтра, курсом доллара и ценами на спиртное в столичных магазинах. После таких душевных вопросов агрессивный пыл дачника значительно стух, выпили они с Витькой по стакану, потом по второму и задружились. Да так крепко, что до сих пор дружат, и водой их при встрече не всегда разольешь.

– Федька Сивуха утонул, – объяснил, крепко пожимая мне руку и усиленно качая головой Тодор.

– Да, где же у нас утонуть можно? Река – то обмелела, в самом глубоком месте по грудь, – невольно вырвалось у меня. – Так мелко стало, что специально никого не утопишь.

– Эх, Андрюха, скажу, где утонул, не поверишь, – вновь закачал головой Витя. – В говне Федька утонул. Хочешь, верь, хочешь, нет, а в нем самом, в помете птичьем утоп. Сегодня поутру тётя Паша Кулькова за навозом к птичнику пошла, она каждое утро оттуда по два ведра на свой огород таскает. Гимнастика у неё такая, пока ей восемьдесят лет не исполнилось, по шесть ведер таскала, а вот после восьмидесяти по два стала, организм щадит. В общем, пошла она, как положено. Всё как всегда. А как вёдра набрала, так прямо в навоз и села. Глядит бабка, а из навозной жижи рука человеческая торчит. Она бегом к проходной, охранников с фабрики позвала, те ментов вызвали. Трактором труп из навоза достали, из пожарного шланга отмыли. Видят Федька. Вот такие брат дела. У тебя, кстати, червончика до будущей недели не будет? Я отдам, ты же меня знаешь. Вот такие вот дела, а насчет червонца ты не сомневайся, я точно отдам. Ну, так чего одолжишь или нет?

Червонец у меня был, я вынул его из кармана штанов, вздохнул, прощаясь навсегда с мелким денежным знаком, и отдал Тодору. Витю я знал хорошо и потому на возвращение денег совершенно не рассчитывал.

– Вот ведь жизнь, какая, – занял место Тодора передо мною Лёва Кокос, – вчера с Федькой вмазали по фанфурику, а сегодня его уже нет. Вот кокос, какой в жизни бывает. Я ему говорю, давай ещё, а он говорит, некогда, в район смотать надо. Какого ему там кокоса надо было, не знаю? Это ж надо, в дерьме утонуть. Вот кокос, так кокос. Всю жизнь мимо него ходил и на тебе, утоп. А Клавка-то как убивается. Плохо ей теперь одной будет, а может, найдет скоро кого, баба-то справная вроде и Федька её часто хвалил. Пока жив, не надышится, а как помер, сразу ищется. Конечно Клавка молодец баба, справная, но все равно без Федьки ей жить не в жилу будет. Я так думаю. А Тодор-то куда побежал?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Десять рублей у меня стрельнул и слинял куда-то. Куда не сказал.

– Если червонец взял, то сейчас вернется, – улыбнулся щербатым ртом Лева. – Я его кокоса хорошо знаю. Сейчас у тети Моти разбавленной возьмет и прибежит. Мотя молодец, знает, что у нас всегда с деньгой напряг, потому и самогонку разбавляет водой один к трем. Разбавит и нам за червонец толкает. Молодец, кокос ей в ребро, чтоб жизнь мёдом не казалась. Душевная бабка. Ты-то с нами выпьешь?