Осажденный город - [61]

Народная традиция — это гарантия подлинности искусства, и эта простая истина лучше всего доказывает на примере таких сложных исторических судеб, как судьбы многокрасочного, разорванного и неразрывного единства, какое являет собою Латиноамериканский материк с его не похожими одна на другую странами. Бразилия, самая непохожая из всех непохожих, избравшая себе, среди своих сестер, непохожий путь и непохожий язык, отличается необыкновенным богатством — даже на фоне общего богатства — своей народной и фольклорной традиции. Ни одно явление бразильской литературы — ни романтическая поэзия, ни добротнореалистическая проза, ни даже утонченная эссеистика — не обошлось без вторжения разящих душу бразильских легенд, представляющих собою тончайший сплав суровой португальской, неистовой африканской и целомудренно строгой индейской традиции. Эти мифы и легенды — во всем: в мотивах сюжета, в манере рассказа, в духовной окраске и цветовой раскраске каждого образа.

В творчестве «русской бразильянки» (она родилась на Украине и, хоть семья переехала в Бразилию, когда она была совсем мала, в своих автобиографических заметках говорит, что считает себя русской) это проникновение фольклорных корней и мотивов выражено особенно глубоко. В предлагаемом вам романе они проникают все — стиль и построение, духовный ракурс человеческих образов и, главное, весь рисунок центрального образа, души и плоти всей книги, ее героя, стоящего над всеми ее героями, — города-«типажа», города-легенды, города-«символа» в истории континента, города по имени (мы не оговорились: по имени, а не по названию) Сан-Жералдо. В модернистском стиле, с самыми невероятными эстетическими изысками современности, история города рисуется как история любви — истинной любви, с враждебностью, ненавистью и изменой — главной героини романа Лукресии, такой же реальной и полулегендарной, как сам город, такой же реалистически конкретной и мифологически отвлеченной, как сам город, «ее» город…

Несмотря на метод самонаблюдения, на котором построен весь бедный внешними событиями сюжет (бедный внешними событиями, но богатый внутренними свершениями, как всякая жизнь души, когда она — душа), — развитие, стремительное и брыкливое, столь характерное для бурно растущих на заре Истории Нового Света бразильских городов, показано и раскрыто автором в рамках этого полуфантастическо-го романа с удивительным реализмом, точностью и глубиной. «Раса строителей» любимого города, из которых главный «строитель» — некрасивая девушка с лошадиным лицом и детской, где-то в самых фантастических глубинах, душой, строит, разрушает, перестраивает заветный город без внешних проявлений действия, только силою мысли, духа, сердца, только через какую-то сумасшедшую «философию чувств», какую не удается выразить словами ни одному из героев и какая поддается только взгляду, «смотрению». «Смотрение» — вот главный, сложный, мучительно обретаемый «метод жизни», способ связи с вещами, тесного союза или неистовой с ними вражды, какой делает вещи живыми (а кто докажет Лукресии, что они не живые?..) и потому часто такими неконтактными, что и не знаешь, как найти к ним подход. Неконтактность — это еще одна из основных тем творчества Кларисе Лиспектор, ее замечательных рассказов, где внутренний духовный разрыв между самыми близкими и горячо любящими друг друга людьми, невозможность выразить словами и даже поступками ни одно из своих самых высоких чувств и стремлений составляют в большинстве случаев основную ткань сюжета. Неконтактность, некоммуникабельность, несочетаемость… в том мире, где все фатально взаимосвязано, даже самое не-связуемое…

Полуфантастические сцены строительства города также решены средствами «смотрения», изобразительными средствами скорей поэзии, чем прозы. Так «видит» Лукресия — наяву и во сне— «нашествие» диких лошадей на заре преобразования предместья в город (в начале книги), нашествие не менее дикой техники на закате преобразования провинциального города в гигантский «город-государство» (в конце книги) — весь этот полуфантастический пейзаж, столь типичный для рождения городов Нового Света, традиционно изображаемый как в европейской литературе, так и в латиноамериканской (начиная с Диккенса в «Мартине Чезлвите» и кончая Жоржи Амаду и Карпенть-ером). Образ города органически сочетается с образами его безвестных «строителей». Это образы полуфантастические — как Лукресия, женщина-лошадь, женщина-птица, древняя статуя, погребенная в травах сада, чтоб восстать через века, гречанка из Древней Греции в городе, еще не воздвигнутом, как видит она себя б своем странном сне… Она — откуда-то из других времен и мест, извечная, мифологическая и… вопреки всему этому, остающаяся наивной деревенской простушкой, что так ярко выявляется в целом ряде сцен и в особенности в реалистических сценах первых дней ее пребывания в столице.

Это образы мифологические, как Персей, — то ли слепой, то ли зрячий, слепой или зрячий в зависимости от переживаемого мгновения. Он ведь тоже из других времен, почему же не предположить, что в давнем далеке он, хоть на краткое мгновенье, случайно взглянул на Горгону Медузу, не успевшую до конца превратить его в камень… Или, может быть, он видит и слепой, ведь по первоначальной легенде он был бог света… Мы имеем право додумывать, автор словно нарочно толкает нас на это и доверительностью интонации, и почти гофмановской поэтикой фантастов, и разгулом мечты как движущей силы строительства жизни. Персей живет в двадцатом веке, но он все-таки Персей из античной мифологии — он ведь и подчеркнуто красив, как тот Персей, и может лететь по небу, и знаком с водными глубинами…