Осажденный город - [57]

Персей поставил чемодан в такси, она села. Устроившись, уже успокоенно, она поколебалась секунду и предложила подвезти его; он церемонно отказался, она тихонько и с облегчением вздохнула. Когда юноша захлопнул дверцу, женщина почувствовала легкий укол совести, увидев его, стоящего в свете фонаря, под дождем; такой высокий в своем свободном плаще, милый такой. «Очень милый, — подумала она. — Так легко найти в нем точку понимания… Смешные какие короткие эти волосы…»

Было какое-то угрызенье и более открытое дружеское чувство… и еще— неожиданность: ибо под фонарем, тощее, милое, было то же совершенное существо, какое она пощадила, то же «чудо».

И был еще некоторый долг, а вернее, привычка: что стоило понять его поверхностно, одарить слегка, не слишком!… Она приблизила лицо к стеклу, уже владея собой, с полупрофессиональной улыбкой, сразу стершей с ее лица признаки возраста:

— Бы студент…

— Нет, врач, — ответил он, нагнувшись к окошку и глядя на нее с подозрением.

— Я так и подумала… — Он тоже улыбнулся, внезапно заинтересованный. Она казалась сейчас другом, и это снимало опасность ее как женщины. Он снова улыбнулся и, сам не замечая, придержал ручку дверцы, мешая уходу машины. Опасный враг из бара исчез.

— Бы работаете, Персей?

— Работаю, определяюсь в здешнюю больницу.

— А, так вы больничный врач… — Они взглянули друг на друга. Она — с позиции пациентки, он — настороженно. — Знаете, Персей, я уверена, что вы хороший врач. — Он заглянул ей в глаза, недоверчиво. — Один из тех, кого люди зовут, даже когда здоровы, только чтоб увериться, что они во всех отношениях живые… — она задорно улыбнулась.

— Да, я стремлюсь к этому, — отвечал он, улыбаясь и ниже склонившись к окошку.

Кто знает, вдруг она… да нет же. Но кто знает?.. В конце концов, что она может? Глупость какая. Но она больше не была незнакомкой. В ней было то же выражение, какое было бы, наверно, у этого друга, ожидаемого без нетерпения…

Женщина в черном назвала адрес шоферу и сказала из глубины машины, откуда Персей не мог больше видеть ее лицо, умное и будоражащее, и уже тем же голосом, что в баре:

— Спасибо за все.

Машина тронулась. Он постоял еще на мостовой, глядя вслед.

Поскольку дождь припустил, он плотнее закутался в плащ и медленно зашагал по плитам пустынной мостовой. Наверно, он хороший врач, сказала она это с такой уверенностью. «Потому что есть вещи, которые видны сразу», — подумал он радостно.

Эти ли слова женщины внушили ему надежду, такую, что он чуть не задохнулся?

Надежду и досаду. Он ясно чувствовал, что до некоторых вещей нельзя дотрагиваться никогда, даже мыслью. Он ни с кем не говорил об уверенности, уже немножко тревожной, что из него получится хороший врач. Высказав надежду, что он достиг этого, женщина не разрешала дальше ничего…

Однако если б говорил об этом он, то сказал бы, что таково его желание. Но он просто не говорил об этом, вот в чем разница. Немножко горько… Он почувствовал, что устал… Совершенное существо, на миг кем-то понятое.

«Я держусь такого мнения, что люди слишком много говорят», — подумал он упрямо.

Но его сила была больше, чем слово, случайно оброненное чужой женщиной. Вскоре, шагая по мокрым улицам, он вернул себе туманное право, какое родилось в поезде и, даже туманное, удовлетворяло; снова обрел покой человека выше случайностей, кто не делится своими надеждами и, главное, не говорит о них — люди говорят слишком много. Подняв воротник плаща, он стал вглядываться в номера домов под тусклым освещением.

Ни Лукресия Невес с ее наивностью, ни женщина в черном с ее фатальностью — ни одно из этих жадных существ, какие проносились тенями вокруг реальности, не смогло затронуть его, ибо он был сама реальность: молодой мужчина под дождем в запахнутом плаще.

Так увидели его из одного окна, когда любопытная рука отдернула занавеску; он был именно таков, не превышая образа. Шел, перепрыгивая через лужи. Надо всем прочим, он был свободен: не нуждался в доказательствах.

Он шел, разглядывая здания под дождем, снова безликий и всеведущий, слепой в слепом городе; но зверь знает свою чащобу; даже если и заблудится в ней — заблудиться тоже значит обрести дорогу.

12. КОНЕЦ СТРОИТЕЛЬСТВА: ВИАДУК

В последние дни жизни Матеус Коррейя казался придавленным тяжестью происходящего с ним и даже оскорбленным, словно не заслужил всего этого. Чем больше приближался его час, тем чаще улыбался он супруге, с кротостью, с печалью, какую до тех пор не имел, верно, случая выразить. Хотя минута перед смертью могла, в своей скоротечности, продлиться столько, что у него хватило бы времени быть полностью, кристально, счастливым.

Лицо казалось гордым. Что делала б человеческая душа, столь неопытная, без решенья, какое приносит тело?.. Лукресия плакала, перепуганная.

…И вот, уже одна, слушает она по ночам тишину Базарной Улицы. Какая-то бесшумная работа продолжалась внизу, под палубой, когда сидела она на носу того шлюпа, — это машины гудели так глухо. На мгновенье встал перед нею образ Матеуса. И как обожгло… — да ведь он и не был широкобедрый! Бледный только и с усами.

Смерть от сердца объяснила его грубое спокойствие и капризы в выборе блюд…