Осажденный город - [43]

— Собственно, это даже не боль, доктор, это скорее впечатление какое-то, а потом я целые месяцы ничего не чувствую… Не скажу даже, что оно неприятно, знаете? Ах да, и еще у меня вдруг озноб бывает, — добавляла она помолчав, с высокомерием.

Врач слушал, притворяясь, что думает. С сонным лицом записывал каясдое слово женщины. О, она была раздражающе необычна. Город Сан-Жералдо был теперь полон необычных женщин, которые любили ходить по врачам. Лукресия надевала обычно лучшее свое платье. Вот и теперь она скромно ждала приговора. «Вам нужен отдых, сеньора, побольше отдыхайте». Она выходила, гордая и спокойная.

— Подай мне мою вышивку, Матеус! — говорила она тихо, скрывая свою силу.

Но даже когда она прятала когти, Матеус весь сжимался. С каждым разом больше.

Не только по ее вине. Посреди суеты города он и впрямь признавал себя чужеземцем: он не знал, за что ухватиться, тогда как Лукресия Невес была частью лавины. Она слепляла ее, миг за мигом. После того как привела мужа на Базарную Улицу, чтоб поселиться там, она становилась все более и более жестокой. Матеус привык теперь проводить целый день дома, глядя из окна в дождливую погоду на освещенные витрины, считая проезжающие авто. Выискивал сломанные вещи, чтоб починить, и спал после обеда в серые ветреные вечера.

А она в это время важно бродила по комнатам, волоча хвост длинного пеньюара. Находила, что она — самое умное существо на свете, и придумывала, как бы доказать это Матеусу. Он, своим все слабеющим голосом при все полнеющем теле, выводил ее из терпения, заставляя так брыкливо махать подолом домашнего платья. Она смотрела на него огромными удивленными глазами, шумно смеялась от холодности.

— Матеус, миленький, — говорила она колко и с любопытством, — Матеус, хитрец ты эдакий, — говорила она, смеясь и пользуясь слабостью чужеземца, чтоб вытеснить его…

Он в ответ только сильно смеялся, потому что сам обучил жену такого рода играм, когда был хозяином дома; он смеялся одобрительно, и оба смотрели друг на Друга.

И все-таки она чувствовала себя на милости человека, который присутствовал при ее упадке еще до ее возрождения. Гордая, она не желала свидетелей тому, каким образом удалось ей преобразоваться, и как и ее руки касались тех самых пыльных досок, какие город Сан-Жералдо употреблял на леса, перед тем как заявить о себе новым зданием или более совершенной системой каналов.

И чем больше боялась она окончательно оказаться в его руках, тем больше старалась угодить ему. Принимала противно заискивающий вид, предоставляя ему приятную возможность хоть на миг проявить утраченный мужской характер. Говорила, словно речь шла о ком-то третьем:

— Он ничего не смыслит в нарядах! Оденьте его жену в мочало и скажите: «Как красиво!..» он повторит: «Как красиво!» — она смеялась, и муж смеялся, польщенный… Тогда она смеялась нежней: вот глупый!..

Надо было поддерживать веселость, чтоб затушевать слово, потому что, сквозь собственный смех, он уже пристально вглядывался в супругу, с робостью и беспокойством. Но Лукресии было этого мало, и она, поставив на карту все, повторяла: «Глупый!..» И они смотрели друг на друга и так смеялись, что слезы выступали на глазах, а она еще прерывала смех пронзительными «ой!..»

Чем более разрастался город Сан-Же-ралдо, тем труднее становилось для нее выражать ясно свои мысли, такой она становилась скрытной и таинственной. Матеус, теперь уже с огромным любопытством, расспрашивал:

— Как было в гостях-то?..

Она немедленно замыкалась:

— Сама не знаю, обыкновенно!

— А квартира у них большая? — жадно настаивал он, уже в домашних туфлях.

— Почем я знаю, приличная, — оборонялась она, глядя на него в упор, чтоб угадать, станет ли он упорствовать в своих расспросах.

— Да комнат-то сколько?

— Ты думаешь, я считала… клянусь, я и не заметила, вообрази…

— Но все-таки одна комната или несколько?

— Две, — в конце концов говорила она, мягко обрывая разговор. Ей казалось теперь, что единственный способ очертить город Сан-Жералдо — это бродить по его улицам, пока не заблудишься.

Как-то раз Матеус читал вслух новую газету. Она слушала почти с испугом его торжественный голос — чужеземец мог воспевать великий город, какой создавался у него на глазах, а она даже не умела больше видеть эту родную громаду…

«Население, — читал Матеус, — с интересом следит за всеми удачными нововведениями, и наша печать периодически освещает их, подчеркивая моральную сторону подобных достижений. Ибо только отдавая дань наследию предков, созданному их трудом и потом, можно способствовать славе любого города», — голос Матеуса Коррейя дрожал на подобных местах. Ей хотелось прервать его, заглушить этот нестерпимо звучный голос, каким муж произносил хвалы ее городу. «Однако Комиссии Градостроения внезапно пришла в голову вредная идея снести старинное здание Почты и Телеграфа — идея, заставляющая содрогаться от негодования самые камни наших улиц. Излишне напоминать, что люди города Сан-Жералдо ждут разъяснений».

Мало-помалу, пока ее муж так декламировал, Лукресия Невес устремлялась ввысь, загадочная, как статуя, к ногам которой, по народным праздникам, кладут цветы.