Осажденный город - [40]

Она говорила: «Какая дивная ночь! — и в устах ее слышалась одна только радость. — Какая дивная ночь, Матеус», — и темнота спускалась все ниже, успокаивая вещи вокруг в легком ветре.

То, что она прежде видела, рассеялось теперь, невидимое, по улицам Сан-Жералдо — ветер качал в темноте ветки. И обет, данный когда-то ею, тоже рассеялся по всему миру: она слушала сообщения по радио — а тем временем заключались сделки, вершилась купля-продажа драгоценностей, и тюки хлопка громоздились в ярком полдне.

Матеус Коррейя возвращался домой к обеду, она вдыхала жар его опаленной кожи, стараясь угадать: что с ним происходит?.. Кругом были радостные подступы весны, моды круто менялись, то полагалось отращивать ногти, то подрезать… цивилизация подымала голову, и люди прогуливались в летние ночи — а она смотрела на все это из окна веранды.

Смотрела, с лицом постаревшим и возбужденным усталостью, вглядываясь, не идет ли муж, который в один из четвергов что-то задержался.

Она была на веранде приемной, а позади весь механизм дома радостно крутился, дым шел из очага — как на протяжении веков. Базарная Улица, однако, полнилась новыми огнями и новым скрипом колес. Лукресия ждала Матеуса, окунала лицо в виденье улицы — ах, вздыхала на своем этаже, машины и трамваи заглушали вздохи. Бесчисленные гудки, глухие или пронзительные, полнили воздух здания шумами, кажется, огнями тоже.

Но сквозь гаснущие гудки радость улиц подобна была фонтану где-то в глубине сада, и резкий свисток постового резал ее вдоль фонарей: что-то механическое происходило в мире… Позади нее сушилась на стуле пара чулок. «Ах, — вздыхала она так, что рисовая пудра сыпалась с лица, — ах, что же муж-то не идет», — говорила каждая ее морщинка.

И внезапно — нестройный звук, словно поезд сошел с рельс внутри башенных часов: один! — лицо белее извести… — два! — пожар по всему дому… — три!.. Уже восемь, а Матеуса все нету! Глаза оставались сухими, но гудки рыдали громко, и с улицы подымался запах сахара и уксуса.

Как переменилось предместье! Испарина теплой ночи клеила одежду к телу, возбуждающий запах горячей муки ударял в нос: все ожидало дождя.

А вообще-то он уже шел. Вначале отдельные капли, потом, мало-помалу, уже всеобъемлюще — по всему свету дождило, как далеко ни взглянешь, там дождь, яростный и непрерывный. Затопленные улицы пустели. Огни светились холодом. По канавам вода бежала, торопясь.

Зримый сверху, из окна, город был опасен.

Машины с невидимыми водителями скользили сквозь воду и внезапно меняли направление, невозможно понять почему. Город Сан-Жералдо позабыл мотивы своих действий и теперь действовал бессознательно. Трамваи шли по рельсам, глуша другие шумы, и некоторые вещи двигались, казалось, в полной немоте — изящно выплыл откуда-то модный автомобиль и исчез тут же. В Сан-Жералдо родилась каждодневная жизнь, какую не заметит ни один чужеземец. Дождило, времена стояли худые, на переломе.

Но была слава, какой до сих пор никогда не достигали. Невидимая для жителей. Если случалось убийство — то это город Сан-Жералдо совершил убийство. Никогда вещи так не принадлежали самим себе. Пружина лопнула, и город представлял собою преступление.

— Этот город — мой, — сказала женщина и взглянула. — Как он давит!..

Через несколько минут дождь перестал. Мокрые мостовые пахли звонко, остатки рыбы с утреннего базара уносимы были по канавам… булочная уже погасила окна, звезды были чисты.

Дверь распахнулась, и Матеус вошел, весь промокший. Она кинулась к нему и прижалась к его плечу, а он, испуганный, стал гладить ее волосы мокрой ладонью. Он был избран пособником в ее необходимом крахе и один мог ее спасти — и она заплакала, судорожно, сопротивление этого мира начинало утомлять ее… Она плакала, счастливая, освобожденная на мгновенье от долга, с каким родилась, какой был ей передан на полдороге и какой она, конечно же, понесет, не пытаясь проникнуть в тайну, дальше… И она пряталась в объятьях мужа от славы города Сан-Жералдо, разгоревшейся с такой силой…

И чудилось ей, что Матеус знает много больше, чем говорит, поскольку даже не пытается понять ее. До чего же хорошо, когда эта мокрая ладонь на твоих волосах, и ты задыхаешься от счастья… И страдаешь из-за того, что придется когда-нибудь полюбить другого, ибо предназначено — и тоже нельзя проникнуть в тайну, — что и она когда-нибудь полюбит яростной плотской любовью, для того хотя бы, чтоб возвысить этот город еще на один камень… Муж был добр и непонятен. И она плакала, и не было возможности спастись, а спасаться надо. И она была счастлива.

А Матеус тем временем продолжал водить ее по ресторанам, каждый раз в новый.

И по мере того как открывались все новые рестораны, город Сан-Жералдо обретал все более благополучный вид. Изобилие, элегантность, дым дорогих сигар и утонченных яств придавали ему уверенности! Лукресия жалела Ану Рошу Невес за то, что та живет в глуши и ни разу ей не случалось окунуться в эту роскошь и есть эту сочную жаренину.

О, если б Ана видела, насколько расцвело бывшее предместье Сан-Жералдо! Теперь Лукресия старалась увлечься этими переменами, боясь потерять опору в городе и больше уже не найти…