Осажденный город - [16]

И они зашагали в сторону центра. Поверхности улиц все сужались и сужались, хотя в каждом предмете еще что-то темнело и блестело.

Еще мгновенье, однако, — и цветок вдруг поник на своем стебле, корни мягко ушли в сырую землю, обрушились деревянные скелеты домов — весь город содрогался, рассыпавшись на куски.

Опасность миновала. Наступила ночь.

Оставались только мгновенные отблески камней, задевающие светом прохожего. Свет, свет зажигался в воздухе, улсе ночном и пахнущем хлебом… И все принимало добрую форму старого корня. Но все было снова недосягаемо. Мир был окольной дорогой.

Лукресия устала и впала в безразличие, лейтенант Фелипе смотрел на тучи, пристально и не видя. И наконец они вошли в улицу, ведущую к центру. Предместье потемнело и осветилось, подобно кораблю. Бот теперь и впрямь стало невидимо… виделись только редкие фонари и маленькие освещенные пространства. Лукресия шла с мечтательной уверенностью рядом со своим воином. Он рассеянно улыбался, поглядывая на нее искоса. Чтоб под конец сказать, с такой радостной симпатией — казалось, он только что с луга, где набегался вволю:

— Почему ты так самолюбива и не хочешь меня поцеловать?

Забыв не взглянуть на него, девушка увидела его близко, так близко, что он снова стал невидим. Она вдохнула воздух этой почти что ночи. Запах горячей муки плыл по улицам, и мать ждала ее ужинать на втором этаже их дома. Как сделалось темно!

Почти веселая, разорвав наконец тонкие вены ночи, девушка приподнялась на носках, глубоко вздохнула, бросив свой воинственный клич; и когда он приблизился, сверкая форменными пуговицами, — так близко, что можно убить, — заговорила глухо, теряя постепенно голос.

— Никогда! — сказала она, смеясь жестко и торжествующе, в своем бессильном призыве к завоеванию Сан-Жералдо. — Никогда! Я искусаю тебя, вот что я сделаю, Фелипе!.. Фелипе! — позвала она сквозь темноту, — я затопчу тебя, вот это и будет мой поцелуй! — и стала мрачно перебирать ногами, вся содрогаясь на этом топоте.

Фелипе даже рот открыл от ужаса. Так они и смотрели друг на друга, с изумлением, с любопытством, дрожа все сильней. Пока он не засмеялся неестественно, пытаясь высвободить шею.

— Невежа ты, вот ты кто! — Ребенок, пробежавший между ними, на мгновенье отделил их друг от друга. — Ия сам во всем виноват, нечего мне водиться с людьми твоего пошиба, таковы, видно, здесь у вас манеры, в поганом вашем предместье! — сказал он с явным удовольствием, оскорбляя в ней самое заветное — ее город.

Оба отступили, открыв маленький просвет на мостовой, взъерошенные, настороженные. Лейтенант гневно посмеивался, в полумраке. Девушка была бледна и, казалось, разучилась смеяться. Зато, казалось, способна лягаться.

От предчувствия такой опасности молодой человек отступил еще дальше.

И, после минутного колебания, повернулся спиной.

Лукресия вся задрожала, огромная, приподнявшись на носки: никогда этот чужеземец не уйдет с победой. Этот порыв, новый и болезненный, ударил, как волна, ей в ноздри, и она резко бросила вперед свое тело крупного животного, чтоб удержаться на поверхности:

— Послушай!

Она еще не знала, что скажет, но что-то срочное, дело идет о борьбе за царство. Она видела, как молодой человек обернулся с надеждой — так, издали, форма гляделась уж очень красиво, нарядно, сияла вся… И Лукресия Невес вдруг как-то растерялась.

Улица моргала от света и темноты. Колеблемые фигуры девушек начали свое движенье вдоль стен, в поисках… Женщины города. Запах невидимого камня зданий и тошнотность газовых рожков мешались с молодым ветром — девушка увидела себя годы назад, бегающей по улицам в поисках хлеба, мчащейся меж последних ночных прохожих, в испуге пред темной громадой холма вдали, сама пугающая в своем беге…

— Послушай! — сказала она. — Почему б тебе не поцеловать свою бабку, она ведь не из Сан-Жералдо! — закончила она трагически и громко, чтоб все кругом слышали.

Она была страшна и вся дрожала в темноте. Пока смущенный лейтенант отворачивался и поправлял свою форму, коей нанесено было публичное оскорбление, кто-то остановился в тени набережной, улыбаясь с явным любопытством… То была встреча в воздухе двух лошадей, каждая — вся в крови. Они не остановятся, пока одна не одолеет другую, чтоб воцариться здесь… Она желала его, потому что он был чужеземец, она ненавидела его, потому что он был чужеземец. Борьба за царство. Лукресия Невес пнула локтем подсматривающую женщину, вызвав у той испуганный крик. Резко поправила шляпу, потрясла в воздухе браслетом. И с поднятой головой, сдерживая вихрь, чуть не уносящий ее выше дымовых труб, пошла прочь медленно, колыша свои банты, как лассо.

Она была возбуждена и время от времени хлопала себя по ноге ногой, как лошадь хвостом. Но, переходя улицу, потеряла терпение и стала рассказывать самой себе то, что случилось, во всех деталях; взгляд ее был жесткий, и пена стекала с губ во время этого рассказа: «Я так ему и сказала: «Фелипе, только преступник осмелится на такое!»» «О Персей, где ты?» — прошептала она вдруг, обратив мысли к тому, кто никогда ее не обидит.

Но Персей одевался как крестьянин. А девушка уже нуждалась, на железных своих улицах, в силе вооруженных сил.