Оружие возмездия - [87]

И действительно, в чайной мы никого своим обликом не смутили.

* * *

На окраине города Белая Церковь, в белом-белом здании, в белом-белом коридоре сидели три белых-белых человека.

Они перемешивали серую краску.

Дай мне волю, я бы покрыл и двери белым, но краска вышла вся, до капли. И Шнейдер заметил, что офицеры такой белизны не вынесут. Будет действительно слишком похоже на больницу.

– А теперь представь, – сказал я. – Все белое. Пол красно-коричневый. А двери-то серые! Это же форменное безумие! Такие цвета не сочетаются. Стой, подожди… А если нарисовать серый «сапожок», чтобы двери не были чужеродными элементами? Серый «сапожок» их завяжет в единую систему…

Шнейдер представил себе эту картину. И произнес одно слово из лексикона разбившихся пилотов.

Но произнес его с восхищенной интонацией.

– Тут такого еще не видели, – объяснил он.

– Мне придется мобилизовать все свое красноречие, чтобы убедить Сиротина принять такую цветовую гамму.

– А он оставил тебе выбор? Дал тебе другие цвета? Ты сделал что мог. Пускай этот кретин тебе в ножки поклонится за белый коридор, который ты из воздуха родил.

– Мы родили, – поправил я, кивая в сторону Олегов. – Парни молодцы. Ну что, молодцы, следующий рывок?

И мы пошли на следующий рывок.

Как ни странно, идея связать двери серым «сапожком» на практике выглядела неплохо. Мы не опустили «сапожок» до самого пола – тот был еще некрашен, – но картина, как минимум, не пугала. Она сворачивала мозги набекрень. Тут такого и правда еще не видели. Что-то будет, когда сделаем пол. Одно радует: не у всех в этом штабе есть мозги. Кто-то выживет, и ББМ не развалится окончательно.

– А батареи? – напомнил Шнейдер.

– Жизнь подсказала нам офигенное решение. На батареи серой краски не хватит. Поэтому – половой краской их! Представляешь – от пола на белые стены лезут батареи одного цвета с полом? Красотища. У нас получаются три связки: стены-потолок, двери-«сапожок», пол-батареи. Все они чуть-чуть накладываются друг на друга. Таким образом мы решаем проблему несочетаемости цветов. Ее просто нет. Шнейдер! Я дизайнер!

– Не знал, что мы соплеменники, товарищ Дизайнер!

– Слушай, Ген, помоги отмыть пол. Как еврей еврею. Ребята совсем никакие, да и я тоже, честно говоря.

– Лучше я тебе помогу как еврей русскому. А то знаю я этих евреев, им помогаешь-помогаешь, а они тебя в благодарность подсиживают…

– Ну, тогда совсем хорошо что я не еврей.

На рассвете четвертого дня штаб выглядел как новенький. Правда, такой агрессивный модерн я раньше видел только в депозитарии Третьяковской галереи: там были оранжевые стены, коричневый пол, а вместо потолка – серебристые гофрированные трубы коммуникаций.

Мы Третьяковку переплюнули, сами того не желая. Ровно за три дня, как и говорил Петровский.

* * *

Жарища стояла адова, пол высох очень быстро, по нему можно было ходить без опаски. Три Олега наконец-то переоделись в чистое и теперь ждали приемочную комиссию в лице Сиротина.

Шнейдер то и дело выглядывалл в коридор и восхищенно цокал языком.

Я думал, не потечет ли зимой краска с батарей, когда они нагреются.

– А тебе не по фиг? – спросил Шнейдер.

– Знаешь, не по фиг. Мама с папой учили меня все делать на совесть. И даже эти грёбаные Вооруженные Силы не отучили. Хотя я теперь, конечно, раздолбай страшный. Если хочешь приобрести отвращение к труду – послужи в армии.

Шнейдер придирчиво обнюхал батарею и заверил:

– Не потечет. А помнишь Витину краску? То-то было весело…

Да, Витину краску я помнил. Здесь, в штабе, была когда-то своя комната у нашего Витальки Михайлова, художника, которого все звали «Витя». Витя тут рисовал наглядную агитацию и штамповал по трафарету дембельские альбомы. Однажды он позаимствовал где-то в парке баночку очень симпатичной краски – и забацал себе стол под карельскую березу. Позвал нас полюбоваться. Предупредил, чтобы не трогали, не высохло еще.

Стол не высох ни завтра, ни послезавтра. Через неделю Витя ходил сам весь под карельскую березу и страшно ругался. Наконец терпение его лопнуло, и он отчистил стол, вернув ему первоначальный унылый цвет.

Потом выяснилось, что Витя свистнул какую-то особенную краску, засыхающую только при температуре в полторы сотни градусов…

Тут меня позвали. Напрочь убитым голосом, от которого мне чуть не стало дурно.

Мои Олеги глядели на потолок. Лица у них были мертвые.

Потолок трескался.

Под свежей побелкой отставал кусок старой – я же говорил, обтесывать ее надо было, а мы такой роскоши позволить себе не могли. И вот, поплатились за чужие ошибки и свою надежду на авось. Ошибки, знаете ли, имеют свойство накапливаться, а потом – бабах! Как Чернобыль.

Олеги выглядели худо. Работа выжала парней досуха, этим утром они наконец-то расслабились, и тут – такой подарочек. Трещина, как назло, была над дверью в кабинет Сиротина. Удар под дых. Он мог бы деморализовать и ребят покрепче, чем загнанные сержанты-черпаки.

Я не почувствовал вообще ничего. В отличие от Большого с Маленьким, Олег Старший не имел права расслабляться – ему предстояло запудрить мозги приемщику. Олег Старший все еще пребывал в боевом настрое.

– Спокойно, ребята, – сказал я. – Гена! Где Сиротин?