Оружие для убийцы - [42]

Едва Пашкевич приехал в издательство, как со склада вернулся Аксючиц. Александр Александрович выглядел усталым и расстроенным.

— Много погибло?

— Много, — вздохнул Аксючиц, но не сожаление, а плохо скрываемое злорадство светилось в его глазах. — Но дело не в этом. Я воробей стреляный, Андрей Иванович, боюсь, что потоп произошел не случайно. Конечно, на глазок утверждать трудно, но я не сомневаюсь, что при ревизии там вскроется крупная недостача. Чтобы покрыть ее, все это и устроено. Там вода так хлестала, покойник проснулся бы. Воровство это, Андрей Иванович, а прорванная батарея — старый фокус. Как говорится, все концы в воду. Думаю, замешаны в этом деле не только сторож, но и милейшая наша Лидия Николаевна. Не зря она так торопится испорченные книги сегодня же вывезти в макулатуру. Припишет пару–тройку тысяч — кто ее проверит?!

Пашкевич набрал номер сотового телефона Тихони.

— Как вы там?

— Перебираем, проветриваем, сушим. Подсчитываем убытки. Жалко, конечно, но как–то переживем, что ж поделаешь. Бывает… Надо поскорее строить собственные склады; если бы Аксючиц не спал в шапку, а крутился, мы бы уже давно из этого подвала переехали.

— Вот что, — сказал Пашкевич, — подмокшие книги в макулатуру не сдавать. Ни в коем случае. Сложите все в отдельный штабель, я сегодня же назначу ревизию склада. Сторожа уволим, зарплату и прогрессивку удержим в счет погашения убытков. Если обнаружится недостача, обратимся в милицию, пусть разбираются.

— Дело хозяйское, — ответила Тихоня, — Вы у себя? Я скоро приеду.

Он захлопнул крышечку телефона, посмотрел на Аксючица. Уловил в его напряженном взгляде одобрение. Спокойный голос Лидии Николаевны не обманул Пашкевича. У Аксючица глаз — алмаз, он явно следил за этим складом, чтобы уесть Тихоню, рассчитаться с ней за племянницу, напраслину возводить не стал бы. Какое все–таки сладкое чувство — месть. Старик вроде бы даже помолодел от удовольствия.

— Поезжай в Дражню, пошевели этих обормотов–строителей, — сказал Пашкевич. — Тихоня права: надо поскорее заканчивать новый склад и убираться из чужих подвалов. Вернешься оттуда, подберешь два–три человека, возьмешь в бухгалтерии документы и приступай к ревизии. Пересчитайте все книги до единого экземпляра. Если обнаружится недостача… — он сжал кулаки. — Ладно, потом посмотрим. Сторожа выгони, попроси временно подежурить кладовщицу, кого–нибудь найдем. Да, кстати, — остановил он уже вставшего Аксючица, — вот еще какое дело, Александр Александрович. Нашу квартиру в Садовом переулке… Переоформи ее на Евгению Николаевну Белявскую. Ну, на Женю, ты же знаешь. Сделай, пожалуйста, побыстрее, деньги в бухгалтерию я внесу.

Аксючиц ушел. Пашкевич отодвинул папку с документами и откинулся в кресле. Вернулась вчерашняя слабость, вялость. Ломило суставы, сохло во рту. Язык распух и стал словно деревянный Он принес из холодильника бутылку минеральной воды, с жадностью выпил целый стакан. Вроде отпустило. Почему–то все стало безразлично, — да ну вас всех к бесу! Единственное, что не давало покоя, — Тихоня. Лучшего повода расстаться с нею не придумаешь, особенно если Аксючиц прав и она замешана в воровстве. Вряд ли сторож делился с ней, хватает у нее денег, но то, что она покрывала его, что они сговорились устроить этот потоп, — очевидно.

Через какое–то время первого этажа донесся резкий голос — похоже, Лидия Николаевна распекала кого–то из сотрудников. Затем на лестнице послышались ее шаги — тяжелые, уверенные, громкий стук в дверь.

— Входите, — сказал Пашкевич.

Лидия Николаевна размашисто пересекла кабинет, не дожидаясь приглашения, села в кресло напротив. Вид у нее был воинственный, губы поджаты в тонкую ниточку, на скулах горели красные пятна.

— Значит так, Андрей Иванович, произошел несчастный случай, и нам всем придется с этим примириться. Хотите вы или нет, а испорченные книги в ближайшие дни вывезут в макулатуру, держать их на складе нечего, там и так не повернуться. Никакой ревизии не будет, и уж тем более — никакой милиции. И скажите этому старому кретину Аксючицу, чтобы не лез не в свои дела, иначе я ему шею сверну.

Пашкевич смотрел на нее с немым изумлением, чувствуя, как его переполняет глухая ярость.

— Ты что, спятила? — наконец, с трудом сдерживаясь, произнес он. — Ты как со мной разговариваешь, дрянь этакая!? Забыла, кто ты, а кто я? Ну так я тебе это быстро напомню. Можешь убираться вместе со своим ворюгой сторожем на все четыре стороны, дурища несчастная!

Тихоня встала, перегнулась, опершись растопыренными пальцами на столешницу, через стол и впилась своими глазами ему в глаза. Взгляд у нее был острый и холодный, как у змеи, у Пашкевича мурашки по спине пробежали от этого тяжелого ненавидящего взгляда.

— Это ты забыл, кто я, ты, вонючий козел! — негромко, чеканя каждое слово, произнесла она. — Если ты еще хоть раз откроешь на меня пасть, я тебя с дерьмом смешаю и по стене разотру. Понял? Деловой… И никакие телохранители тебе не помогут, хоть десяток найми. Это я… я тебя сделала богатым и независимым. Я пять лет по лезвию бритвы ходила, чтобы набить твои карманы и твои счета, надежно запрятать их, ты для этого даже пальцем не пошевелил. Да, я пригрела этого придурка сторожа, да, он загнал налево пару тысяч книг, скотина, а потом, не посоветовавшись со мной, устроил наводнение, хотя, скажи он мне, я этого никогда не допустила бы. Я ему обязана жизнью, понимаешь? Жизнью… А такое не забывается. То, что он украл, я покрою, остальное спишем, не разоримся. Воровать больше не будет, не сомневайся, я уже с ним поговорила. Деваться ему пока некуда, так что на работе он останется. Объявишь выговор, удержим зарплату…