Оружие для убийцы - [41]

Глава 23

Спал Пашкевич недолго, но проснулся с ощущением, что выспался, как уже давно не удавалось. Сильное тренированное тело было снова послушно ему, нигде ничего не ломило, не болело, не саднило. Это было так хорошо, что он засмеялся от неожиданной радости.

За окном тускло серел снег. Дрова в камине уже прогорели, но из жерла его все еще сочилось тепло. Женя так и не ушла в спальню, сладко спала в кресле, закутавшись в одеяло. Лицо у нее было розовое и нежное, как у младенца, над верхней губой чуть приметно золотился легкий пушок. Пашкевич почувствовал, что у него туманятся глаза и перехватывает горло. Никогда она не вызывала в нем такого умиления — шлюха и шлюха, иначе он о ней и не думал, но сейчас почему–то привычное словечко показалось гадким. Как зерно, брошенное в прогретую солнцем почву и готовое пробиться зеленым ростком, в нем набухало, рвалось наружу иное чувство, удивлявшее его самого своей необычностью и остротой. Неужели и впрямь скоро эта девчонка станет матерью его сына, наполнит его жизнь смыслом, сделает его по–настоящему счастливым? Пашкевич все еще никак не мог в это поверить.

Он умылся, нашел в комоде свежую рубашку, галстук. Разбудил Женю.

— Как ты, папочка? — сладко потянувшись, спросила она. — Ох и напугал ты меня вчера! Подай, пожалуйста, платье, я оденусь.

Пока они собирались, рассвело. Михалыч уже прогрел машину, она сыто урчала у крыльца. Из–за леса выкатилось редкое для конца ноября блеклое солнце. По вымороженному небу плыли клочья белых облаков. Ели под снегом стояли словно засахаренные. Пашкевич попрощался со стариками и сел за руль.

Он уже подъезжал к кольцевой, когда запищал сотовый телефон. Звонил Виктор.

— Андрей Иванович, — поздоровавшись, сказал он, — у меня новость. К сожалению, плохая.

— Говори, не тяни душу, — Пашкевич на всякий случай сбросил скорость.

— На старом складе прорвало батарею парового отопления. Хлестало, видимо, всю ночь, воды было по колено. Погибли тысячи книг.

— А сторож? Где черти носили сторожа?

— Спал пьяный в подсобке. Я уже привез сантехников, отопление отключили, батарею ремонтируют. Аксючиц собрал людей, там сейчас половина издательства. Разбираются. Были бы стеллажи, а то все на полу. А пол бетонный, куда воде и пару деваться… Даже если высушить и прогладить, это ничего не даст. Пленка на обложках отслоилась, листы набухли. Только на макулатуру.

— Дела… — сквозь зубы процедил Пашкевич. — Ты его на гору, а черт тебя за ногу. Тихоня там?

— Да, подсчитывает убытки.

— Она мне этого алкаша сосватала. Я с нее шкуру спущу. — Виктор дипломатично промолчал. — Ладно, я заскочу домой переодеться и поеду в издательство. Надо срочно подписать банковские документы. Если что, звони.

— Договорились, — ответил Виктор и отключился.

Время, когда Пашкевич чуть ли не молился на своего главбуха, давно прошло. Она слишком много знала о нем и его делах, и это раздражало и беспокоило. В издательстве она незаметно забирала все большую власть, без ее участия и согласия не решался ни один мало–мальски серьезный вопрос. Пашкевич давно заметил, что слишком часто последнее слово остается не за ним, а за ней. Исподволь, постепенно она словно опутывала его по рукам и ногам липкой паутиной; вначале невесомые, невидимые, путы эти стали действовать ему на нервы. Он не терпел соперничества: в бизнесе, как и в доме не должно быть двух хозяев, а Лидия Николаевна явно ощущала себя в «Афродите» хозяйкой. На людях она не показывала этого, была с ним сдержанна и почтительна, как и подобает человеку подчиненному, но на самом деле поступала так, как считала нужным, даже для приличия не интересуясь его мнением.

Он понимал, что большей частью своих денег обязан ее ловкости и находчивости, умению держать язык за зубами. Не дай Бог, случись серьезный прокол, не продаст, хотя лишнего на себя, конечно, не возьмет. Однако она становилась неуправляемой, а примириться с этим Пашкевич не мог. Это по ее настоянию зарплату в издательстве платили не два, как везде, а раз в месяц, постоянно задерживая едва ли не до конца следующего месяца, хотя никакой надобности в этом не было. Люди жаловались, возмущались, ему приходилось оправдываться, а она прокручивала огромные суммы в коммерческих банках, оставляя изрядную часть прибыли себе. Она выставила его на посмешище, не дав Тамаре Мельник денег на эти проклятые новогодние заказы, потому что имела на нее зуб, и вот Тамары нет, а дела в торговом отделе после ее ухода идут из рук вон плохо. Тамара не допустила бы, чтобы два тиража загнали на склад, при ней оптовики вывозили большую часть книг прямо из полиграфкомбината.

Пашкевич осторожно вел машину по обледеневшей, еще не разбитой грузовиками дороге. Хорошее настроение, с которым он проснулся, пропало. Запершило в горле, снова подступила тошнота. Надо вечером прозвонить профессору Эскиной, пусть посмотрит, что ли? Вот уж правду говорят: беда одна не ходит.

Он подвез Женю, дал денег, велел к концу дня позвонить Аксючицу, продиктовать паспортные данные, чтобы тот подготовил купчую на квартиру. Затем заскочил домой. Лариса уже уехала на работу. Клавдия что–то стряпала на кухне. Услыхав радостный лай Барса, выглянула в прихожую, поздоровалась. Он кивнул, сказал, чтобы отнесла в химчистку костюм, на котором темнели так и не отмытые Агафьей пятна. Принял душ, переоделся. Прошел в кабинет, перемотал отснятую кассету, включил видеомагнитофон. Угрюмо просмотрел знакомый по прежним пленкам сюжет — ничего нового. С удивлением поймал себя на мысли, что не испытывает прежней жгучей боли. Сердце билось ровно и спокойно, словно на экране занимались любовью не жена, в которой он еще совсем недавно не чаял души, и ее хахаль, а чужие люди. Даже любопытства не вызвало, нагляделся. Выключил видеомагнитофон, убрал кассету в сейф. Новую не поставил. Зачем, если отснятые уже некуда девать.