Оруэлл - [161]

Именно в таком обществе появляется новое поколение «тигрят, которые скоро вырастут в людоедов», — детей, следящих за собственными родителями, доносящих на них полиции мыслей, радующихся, когда отца или мать предают «распылению». Не проходило недели, чтобы «маленький герой» не подслушал «нехорошую мысль» родителей, выраженную в случайно вырвавшихся, хотя бы чуть-чуть критических, словах, и не донес властям.

В любом обществе людей объединяет язык. Не случайно языку общения в Океании писатель уделяет исключительное внимание. Основная задача «новояза» с его неуклонно сокращающимся лексиконом — сделать «мыслепреступление» невозможным, ибо для него просто не останется слов.

В качестве приложения Оруэлл включил в книгу нечто вроде научного трактата о «новоязе», который стал сгустком присущего всему роману замаскированного, но отлично понимаемого типично британского сарказма, особенно ощутимого именно здесь в силу пародии на «научность». Помимо введения, приложение состоит из «разъяснения» трех словарей: А (повседневная жизнь), В (политические нужды) и С (научные и технические термины): «Некоторые слова В обладали такими оттенками значений, которых почти не улавливал человек, не овладевший языком в целом. Возьмем, например, типичное предложение из передовой статьи в “Таймс”: “Старомыслы ненутрят ангсоц”. Кратчайшим образом на староязе это можно изложить так: “Те, чьи идеи сложились до революции, не воспринимают всей душой принципов английского социализма”. Но это не адекватный перевод. Во-первых, чтобы как следует понять смысл приведенной фразы, надо иметь четкое представление о том, что означает слово “ангсоц”. Кроме того, только человек, воспитанный в ангсоце, почувствует всю силу слова “нутрить”, подразумевающего слепое восторженное приятие, которое в наши дни трудно вообразить, или слова “старомысл”, неразрывно связанного с понятиями порока и вырождения». Когда «старояз» окончательно отомрет, с серьезным видом провозглашалось в приложении, «порвется последняя связь с прошлым».

В книге показан тоталитаризм, в котором господствуют самые примитивные, глупые, а потому в наибольшей степени доходчивые формы пропаганды, легко воспринимаемые толпой. Но по представлениям «Большого Брата», ему еще предстоит дозревать, и он всегда будет стремиться к совершенствованию, как к линии горизонта, удаляющейся по мере того, как к ней приближаются. Главное, чтобы дважды два никогда не было равно четырем, а будет ли результат равен пяти или какому-то другому числу — забота власть имущих. Партия, возглавляемая «Большим Братом», права всегда и во всём, иначе потеряет власть. Так было и в СССР, и в Германии, так было и будет во всех тоталитарных сообществах, против возникновения которых настойчиво предостерегал Оруэлл, искренне веривший, что пессимистическая концовка его романа обернется оптимистическим заключением: если человечество задумается над своей судьбой, этот финал можно предотвратить.

Историческая перспектива

После публикации романа Оруэлла в многочисленных рецензиях стали называть писателем, предсказывающим близкое будущее, а потому он счел необходимым продиктовать издателю Варбургу разъяснение, которое по его настоянию тот опубликовал от своего имени: «Некоторые из рецензентов “Тысяча девятьсот восемьдесят четыре” полагают, что автор придерживается той точки зрения, что описанное или нечто подобное непременно произойдет на Западе в ближайшие сорок лет. Это неверно. Я думаю, имея в виду, что книга в конечном счете всего лишь пародия, что-то подобное “Тысяча девятьсот восемьдесят четыре” может случиться. Мир движется в настоящий момент в этом направлении; корни этой тенденции глубоко похоронены в политических, социальных и экономических основах современного мирового положения»^{701}.

Роман писался в то время, когда социологи уже приступили к научному исследованию проблемы тоталитаризма. Так, появилась книга Фридриха Хайека «Дорога к рабству», впервые рассматривавшая понятие «тоталитаризм» как научную категорию. Оруэлл разделял основные выводы этой книги: опасность отрицания абсолютной ценности человеческой личности и измерения этой ценности в зависимости от коллективной воли; несостоятельность любой строго централизованной системы прежде всего с экономической точки зрения, в том числе из-за стремления к плановому развитию под руководством государства. Читая книгу Хайека, Оруэлл вновь и вновь находил подтверждение своим мыслям: в обществе с плановым хозяйством, с одной стороны, нет экономической эффективности, с другой — нет места правозаконности: экономический контроль влечет за собой контроль над всей жизнью людей; общечеловеческая мораль исчезает, и у власти оказываются люди, чуждые нравственных норм.

Важным дополнением к книге Хайека стала работа Эриха Фромма «Бегство от свободы», которая рассматривала тоталитаризм со специфической точки зрения социального психолога^{702}. В ней, в частности, содержался анализ механизмов приведения масс в готовность подстроиться под общепринятые шаблоны поведения. «Подмена подлинных актов мышления, чувства и желания в конечном счете ведет к подмене подлинной личности псевдоличностью» — этот вывод Фромма отчетливо перекликался с основными идеями произведения Оруэлла, к которому через много лет он написал глубокое и страстное послесловие: «Он хочет предупредить и пробудить нас. Он еще надеется, но в отличие от авторов ранних утопий западного общества его надежда — это надежда отчаяния. Ее можно реализовать, признав, как учит нас “1984”, опасность, с которой столкнулось сегодня всё человечество, опасность общества роботов, которые потеряли последние следы индивидуальности, любви, критического мышления, и к тому же не осознают этого из-за “двоемыслия”. Книги, подобные оруэлловской, — грозное предупреждение, и будет жаль, если читатель самонадеянно поймет “1984” как очередное описание сталинского варварства и не заметит, что книга касается и нас»