Орудия войны - [17]

— Конечно же, вам нужна еда, — кивнула Матрона. — Что принесла на обмен?

Саша протянула ей пару маленьких золотых сережек из личных запасов Аглаи. Аглая молча швырнула их, так что Саша едва успела поймать. После казни Смирнова они разговаривали только по делу, когда без этого нельзя было обойтись.

Эти серьги — последнее, что у них оставалось. Свои часы Саша уже предлагала, и их Матрона почему-то отвергла. А вот золото и серебро брала.

Сектанты на вид вроде бы жили так же, как и православные крестьяне. Одевались похоже, ну разве что еще скромнее. Но скоро Саша поняла, что среди хлыстов большинство составляли незамужние или холостые, и даже у семейных пар детей было мало или не было вовсе. И хотя в домах сектантов обычные признаки крестьянской роскоши, такие как граммофоны или кузнецовский фарфор, не водились, хозяйства были на удивление крепкие и справные. Трезвые, работящие и аскетичные в быту хлысты мирские богатства отнюдь не презирали, хотя и не вполне понятно, с какой целью копили их. Саша догадывалась, что большая часть припасенного добра хранится не на виду. Леса Тамбовщины превосходно подходили для устройства разного рода тайников и схронов. Потому, помимо прочих соображений, Саша считала грабеж местного населения неоправданным в среднесрочной перспективе.

— Дам вам завтра проса три мешка и овса столько же. Пуд хлеба для вас напекут ночью. Сверх того меда и масла коровьего по четыре фунта. И чан моченой брусники. Приходи на восходе с ребятами, заберете.

Саша приободрилась. Это было более чем щедро, золото по нынешним временам столько не стоило. Такого запаса хватит дня на три, и можно даже немного увеличить пайки. А там что-нибудь придумаем.

— Спасибо вам, Матрона Филипповна. А можно еще у вас попросить суровой нити моток, нашим сапоги чинить нечем. И соли хоть сколько-то.

— Нить найду. А соль в недостатке нынче. Мы никогда не верили правительству и коммерсантам с их посылами и умеем своими хозяйствами жить. Но вот соли в наших краях не водится, завсегда у купцов выменивали, а они теперь не доходят до нас.

Саша никак не могла понять, какое же у Матроны образование. Облик и речь ее были вполне обычными для деревенской бабы, но временами проскальзывало что-то нетипичное. Иногда она непринужденно употребляла слова, которые могла прочесть разве что в газетах. Матрона не относилась к жизни за пределами ее общины в духе “ой, чего там городские напридумывали-то”. Но и чем-то интересным или важным не считала.

— Я попробую достать для вас соль, — без особой уверенности обещала Саша. — Если что нужно, вы мне говорите. Кто знает теперь, как все повернется. Сейчас вы нам помогаете, а после, глядишь, и я сгожусь на что-то.

Саша замялась. Ей предстояло задать вопрос, который сама она считала глупым и чудовищно неловким. Но ее ребята чрезвычайно переживали на этот счет, их нервозные шуточки допекли ее вконец, и она пообещала им разузнать правду на живо волнующую их тему. А комиссар должен держать свои обещания, даже такие нелепые.

— Скажите, Матрона Филипповна… меня бойцы наши просили узнать… в вашем вот этом движении есть же такой обычай, как оскопление людей… и есть истории, как человек, ну мужчина в смысле… выпивает чего-то там и засыпает, а просыпается уже без хозяйства своего. Много ходит таких баек. Я понимаю, глупость какая-то… мне чтоб ребят успокоить, а то волнуются они шибко. Нет же в вашей общине такого обыкновения?

Матрона посмотрела на Сашу, как смотрят на надоедливого, но все же любимого ребенка.

— Скопчество — большой духовный подвиг ради Христа. Отречение от тела во имя спасения души. К такому сурово готовятся много лет. Никто не станет приводить к сугубому очищению человека неготового, тем паче помимо его воли. Это, ну как тебе объяснить… все равно что дитя несмышленое в университет отправить на учебу. А откуда сказки берутся… ты ж сама следователь, девонька, могла б и догадаться. Верные Христу веками таились от церкви Никоновой и ее приспешников. Можем и к литургии выйти, и под исповедь встать, и любое рвение в их антихристовой вере изобразить, коли придет нужда. А вот скопчество — этого не скроешь. Потому придумана байка: усыпили, мол, и оскопили силой. А в нашей общине и вовсе никого не скопят, нам другой положен путь от Сударя Святого Духа. Да полно тебе краснеть, девонька, нет в любопытстве большого греха. У меня банька натоплена, вода горячая осталась. Пойдешь?

— Да-а, — выдохнула Саша. Невозможность соблюдать хотя бы элементарную гигиену изводила ее едва ли не сильнее, чем голод.

Баня у Матроны была построена отдельно от дома. В просторном предбаннике — накрытый белой скатертью стол и лавки. Пол устилали лоскутные половики. Икон здесь не было.

В парилке, уже слегка остывшей, густо пахло полевыми травами. Саша различила зверобой, пижму и мяту. В деревянной плошке было налито густое темно-коричневое домашнее мыло. Внутри печи помещалась чугунная чаша с восхитительно горячей водой. Рядом — ведро с холодной водой и деревянная шайка, в которой их можно было смешивать.

Саша прикрыла глаза, чтоб полнее ощутить струи горячей воды на покрытом старыми и свежими травмами теле. Она уже не могла вспомнить, какой синяк, какая ссадина где получены, от кого, за что. В последний раз помыться по-человечески ей довелось в Рязани, перед встречей с Щербатовым. Теперь горячая вода и травяное мыло смывали с нее горечь, разочарование и усталость, накопившиеся с тех пор.