Орудие Немезиды - [81]

— Ладно. Каким бы оно ни было — я его выдержал?

— Да.

— А потом вы оставили для меня еще одно послание, рекомендовавшее мне посоветоваться с Сивиллой.

— Да.

— Но почему?

— Сивилла была готова указать вам дорогу к телу Зенона.

— Значит, по расчету Сивиллы, я мог допустить, что Александроса постигла такая же судьба, как и Зенона, и что его тело поглощено озером? Действительно, я допускал такую возможность. В конце концов в конюшни вернулись две лошади. Возвратившись, я мог многое рассказать Крассу и посоветовать ему прекратить поиски Александроса.

— И почему же вы этого не сделали?

— Потому что увидел, как Дионисий следил за Олимпией, а потом и саму Олимпию, возвращавшуюся с пустой корзинкой из морской пещеры. И я понял, что Александроса спрятали где-то здесь, в Кумах. Но скажите мне, Иайа, вы привели меня к телу Зенона для того, чтобы сбить меня со следа?

— Мотивы Сивиллы не всегда понятны. Даже, когда бог соглашается исполнить желания просящих у него, он далеко не всегда пользуется для этого ожидаемыми средствами. Вы могли бы решить, что Александроса мертв, и исходить из допущения. Вместо этого вы сидите здесь, в одном доме с Александросом. Кто возьмется сказать, что Сивилла желала не этого, хотя подобного и трудно было бы ожидать?

— Значит, вы знали о судьбе Зенона и где его можно было увидеть. А Олимпия знала это?

— Да.

— И все же Олимпия, как мне показалось, была искренне потрясена зрелищем обнаруженных нами останков Зенона.

— Олимпия знала о том, что произошло с Зеноном, но не видела его тела, как, впрочем, и я. И мне вовсе не хотелось его увидеть. Поэтому я хотела, чтобы вы побывали на Авернском озере без нее. Вместо этого она отправилась туда с вами, и в ужасе швырнула его останки в яму. У меня нет никакого сомнения в том, что и это было волей бога.

— Я полагаю, что волей бога было и то, что Александрос в ночь убийства пришел не куда-нибудь, а именно к двери вашего дома?

— Возможно, стоит спросить об этом у самого Александроса, — предложила Иайа, уголком глаз взглянув на юного фракийца. — Расскажи Гордиану, что произошло в ночь убийства твоего хозяина.

Александрос покраснел, то ли от того, что не привык разговаривать с посторонними, то ли от воспоминаний той ночи. Олимпия придвинулась к нему ближе и положила руку на его предплечье. Меня поразило то, как свободно она проявляла свою любовь к рабу в присутствии римского гражданина. В морской пещере я застал их врасплох в самом пылу соития, и она не проявила ни малейшей неловкости, только страх и удивление отразились в ее глазах. Еще больше я был поражен той нескрываемой нежностью, которую она проявляла к Александросу на моих с Иайей глазах. Меня изумляла ее преданность, и одновременно мучило сознание бесперспективности этих отношений. К чему могла привести такая безоглядная любовь, кроме несчастья и страданий?

— В ту ночь, — заговорил Александрос, чей сильный фракийский акцент несколько смягчался напряженностью рассказа, — мы узнали, что сюда ехал Красс. Я никогда раньше его не видел, так как был новичком в доме, но, разумеется, много о нем слышал. Старый Зенон говорил мне, что этот его приезд был неожиданным, хозяин не был к нему подготовлен и очень нервничал.

— Тебе известно, чем был расстроен Луций?

— Было что-то не в порядке со счетами. В чем именно было дело, я так и не понял.

— Даже несмотря на то, что иногда помогал Зенону в работе?

— Я могу складывать суммы и делать нужные отметки, но редко знал, что именно складывал. Но Зенон-то знал, или по крайней мере думал, что знал. Он говорил, что хозяин занимался какими-то секретными сделками, чем-то очень плохим, что хозяин проводил какие-то махинации за спиной Красса и что Красс очень рассердится. В тот день, после полудня, мы втроем работали в библиотеке, просматривая все счета. Потом хозяин отослал меня. Как мне показалось, он хотел сказать Зенону что-то такое, чего я не должен был слышать. Позднее он отослал и Зенона. В конюшне я спросил Зенона, что происходило, но он лишь молча раздумывал над чем-то и ничего мне не сказал. Стало темнеть. Я поел и стал помогать другим конюхам. А потом пошел спать.

— В конюшнях?

— Да.

— Ты обычно спал там?

— Александрос обычно спал в моей комнате, — сказала Олимпия, — рядом с комнатой Иайи, в доме. Но в ту ночь мы с Иайей были в Кумах.

— Понятно. Продолжай, Александрос. Значит, ты спал в конюшне.

— Да, а потом меня разбудил Зенон. В руке у него был фонарь. Мне не хотелось вставать, и я сказал ему, что еще рано. Он сказал, что приехал какой-то человек, привязал лошадь у входной двери, и вошел в дом, к хозяину. Сказал, что оба они сидят в библиотеке и тихо разговаривают за плотно закрытой дверью.

— Вот как? И кто же был этот посетитель?

— Он стоял около книжных полок, спиной к двери, и просматривал некоторые свитки. Зенон его фактически не видел, но заметил, что он был в доспехах, а свою накидку бросил на одно из кресел.

— Накидка? — переспросил я.

— Да, простая темная накидка, с эмблемой на углу одной полы — это был какой-то знак, приколотый к материи, как брошь. Зенон видел ее много раз и раньше. Он сказал, что узнал эмблему.