Орлята партизанских лесов - [15]
Саша молча наблюдал за его действиями.
Он не сомневался, что теперь Рассохин расправится с фашистскими пулемётчиками.
Снайпер опустился на корточки и осторожно подобрался к Саше под стенку.
— Худо дело. Всё оказалось не так просто, как я себе представлял.
— А что?
— Не успею я и разу выстрелить, как буду убит. Окна совсем рядом, практически одной очередью, учитывая рассеивание, накроет и твою шапку, и меня… Есть, конечно, выход… Риск, правда, велик…
— Какой?
— Можно подняться во весь рост за ширмой и стрелять из глубины комнаты… Но мне нужна опора для винтовки, а её нет… Нужно твоё плечо, Сашок…
— Так за чем остановка? — удивился Кобзенков.
— За тем, что если… словом, дуло пулемёта направлено тебе в грудь. Может, немец чует, что в хате кто-то появился, а, может, что другое, но только за домом фашисты глядят в оба…
Они пробрались в комнату, и Саша поднялся во весь рост за старенькой ситцевой ширмочкой. Рассохин щёлкнул затвором и тоже медленно распрямился.
Саша встал лицом к амбразуре. Сквозь прорехи он видел дуло пулемёта и лёгкий дымок над ним. Ои знал, что стоит немцу уловить движение в хате, и очередь прошьёт и его, и Рассохина. «Стой ровно, не шевелись, приказал Рассохин, упираясь винтовкой в Сашино плечо. — Замри!»
Выстрел оглушил Сашу, и винтовка больно ударила в голову. Второй выстрел, казалось, прозвучал одновременно. Саша увидел, как дуло пулемёта вздёрнулось вверх.
Раздалось громкое партизанское «ура!». Растерявшиеся фашисты были забросаны гранатами…
С тех пор минуло много лет. Разъехались бывшие партизаны кто куда, редкими стали встречи.
Но однажды взял Кобзенков отпуск и отправился не на юг — к Чёрному морю, а на север — в черниговские и брянские леса. На попутных машинах переезжал из села в село и не узнавал знакомых мест, как ни вглядывался. Новые дома, новые улицы, новые люди. Лишь памятники павшим, как часовые, напоминали о прошлом, о потерях, о боевой Сашкиной молодости.
И с победой вернулся домой
Фашисты всё туже стягивали стальное кольцо окружения. Июль 1943 года выдался горячим для соединения Героя Советского Союза Попудренко: днём неистово палило солнце, а ночью накаляли воздух пули и осколки снарядов.
— Все плёнки уничтожить, товарищ Давидзон! — приказал командир.
— Не могу! — сказал я Попудренко.
— Если через тридцать минут не будет выполнен приказ — расстреляю! — повторил приказ командир.
Я, конечно, выполнил приказ Попудренко. Не только потому, что приказ — это закон для солдата. Ведь если б мои фотоплёнки попали в руки врага, сотням и сотням людей — детям, жёнам, родным партизан, которые оставались во вражеском тылу, — грозила бы смертельная опасность.
…Когда соединение вырвалось из окружения, Иван Васюк стал первым, кого я сфотографировал после уничтожения плёнок. Мне рассказали, как он ворвался со своим «дегтярем» на позиции фашистов и, стоя во весь рост, поливал свинцом врага.
…Ивана Басюка и ещё одного парнишку выпустили из тюрьмы спустя три месяца. Была весна 1942 года. Снег набух, почернел. Из всех заложников в живых остались только они.
Из Сосницы Иван возвращался домой пешком. Шёл медленно, часто отдыхал. Нестерпимо болела спина: на прощание полицай потянул резиновой плёткой.
Но страха не было и в помине. Сердце переполнялось ненавистью к врагу. «Как только повидаюсь с матерью, — сразу же уйду в партизаны, — думал он. — Я отомщу за тебя, отец!»
А перед глазами возникала — хотел он того или нет — страшная картина отцовской казни…
В Козляничи немцы вступили на следующее утро после ухода регулярных частей Красной Армии. Село словно вымерло. Немцы походили по хатам, забрали кур и одну корову. Жителей не трогали.
Над правлением колхоза вывесили флаг со свастикой. Откуда-то появился хромой мужик в немецкой пилотке и с пистолетом на боку — староста.
Когда в село вошли мадьяры-жандармы и появился хромоногий староста, кто-то, должно быть, донёс на отца. За отцом — секретарём сельсовета — явились ночью. Забрали и Ивана как старшего сына. Мать с тремя младшими осталась в разгромленном доме. По дороге схватили и родного дядю Ивана — колхозного бригадира. Всего набралось человек семьдесят. Погнали в районный центр Сосницу.
— Вы — заложники, — объявил арестованным начальник полиции Добровольский. — Если партизаны убьют хоть одного немецкого солдата, вас расстреляют!
В подвале двухэтажного здания наскоро оборудовали тюрьму. Было тесно, не хватало места для лежания. Но в этом было и спасение ведь на дворе стояли двадцатиградусные декабрьские морозы. Люди собственным теплом согревали друг друга.
— Этого молодого Добровольского я не знаю, — рассказал отец. — А вот его отца распрекрасно помню. До революции тут неподалёку его имение было. Злой был пан с крестьян три шкуры спускал. Не успели мы рассчитаться с паном Добровольским — сбежал с белыми. А теперь сынок выслуживается перед оккупантами…
Не понимал тогда Иван, слушая разговоры старших, какая страшная опасность нависла над ними. Думал, подержат-подержат да отпустят.
Утром с шумом распахнулась дверь темницы.
— Дмитрий Васюк, выходи! Кто ещё тут Васюки? Выходи!
Отец поднялся, обнял сына. Иван ринулся было за ним, но отец с силой оттолкнул его от двери.
