Орлята - [45]

— «Не видишь, что ли», — передразнил он Верещагина. — А вы разве не знаете, куда идете? На передний край, вот куда. Понимать надо.

— Ладно, ладно, дядька, — смягчился Верещагин.

— Моряки, а сами правил не знают. Возьмите ваши документы. Сейчас будет машина. Доедете до двадцать седьмого километра, потом спросите, куда идти.

— Спасибо, папаша.

Подошла машина.

— Садитесь, — пригласил их регулировщик.

Моряки сели в кузов возле бензиновых бочек.

Дорога вилась в горах. В свете полной луны из придорожных канав всплывали силуэты обгорелых, изуродованных машин, поломанных повозок. Поодаль, вызывая в моряках воспоминание о погибших товарищах, виднелись скромные солдатские могилы, отмеченные небольшими деревянными обелисками с красными звездочками на острых вершинках.

А Урманов, прислонясь плечом к широкой спине Верещагина и покачиваясь от толчков машины, думал о матери, о Мунире. Может быть, они считают, что он погиб? Мать и отец все равно будут ждать, даже если получат извещение. А Мунира?.. Она печально улыбалась ему, совсем как в последнюю минуту прощанья в Казани, когда желала счастливого пути… Другой Муниры он не мог себе представить, но и ответить себе, почему у него все-таки неспокойно на душе, он тоже не смог бы.

Машина остановилась. Шофер с веселым задором крикнул: Эй, братишки, живы-здоровы? Голова не кружится после нашей сухопутной качки? Слезайте, доехали.

— Уже двадцать седьмой километр?

— Точно, он самый.

Поеживаясь от ночного холода, в бушлатах с поднятыми воротниками, моряки прыгали в темноту.

— Куда же нам теперь держать курс? — тотчас же окружили они шофера.

— Курс норд-ост тринадцать! — ответил шофер услышанной им когда-то от моряков фразой. Потом показал рукой во тьму: — Идите вон туда. Видите, мерцает огонек?

Моряки взяли направление на эту единственную светящуюся в ночи точку. Они долго спотыкались о камни, куда-то проваливались. Один Ломидзе ступал с легкостью кошки впереди группы, ловко обходя препятствия на пути.

— Совсем как в поговорке: «Глазам видно, а ногам обидно», — смеясь, сказал Верещагин.

Наконец моряки добрели до источника света. Это был искусно замаскированный валунами костер, вокруг которого сидели несколько пехотинцев.

— Приятной компании, братцы пехотинцы, — обратился Верещагин. — Разрешите погреться?

— Пожалуйста, милости просим. О, да никак моряки?

Моряки, протянув посиневшие от стужи руки, устроились поближе к огню.

— Ну и холодина, — заметил Ломидзе. — До костей пробирает!

— Это еще терпимо. Вот погоди, зима придет да завернет под шестьдесят градусов…

Верещагин оглядел пехотинцев. Это была группа раненых.

— С переднего края? Как там?

— Бывает и туго! — сказал молодой боец с перевязанной головой. — Жмут нас егеря. Ежечасно, сволочи, бросаются в психическую атаку.

На северной стороне неба вспыхнули зеленовато-желтые лучи и, медленно поднимаясь над горизонтом, образовали блестящий световой венец — корону северного сияния с резко ограниченным внутренним и неопределенным, размытым наружным краем. А внутри дуги темнел полукруг, словно подымалось огромное потухшее солнце с мигающими далекими точками звезд.

Все, кто был у костра, стояли теперь на ногах.

— Северные ворота! — показал кто-то на чудесную арку с венчиком.

— Вот в эти ворота мы и пойдем, братишки, — с подъемом сказал Верещагин. — Ведь не худо, а?

Но дуга уже менялась, теряла свои очертания.

— Мне пришлось сражаться и на Карпатах, и на Кавказе, — сказал пожилой пехотинец. — Побывал и в Каракумах. Везде своя красота.

— Надо только уметь ее видеть и любить, — поддержал Верещагин.

— Это вы правильно, товарищ моряк, — сказал тот же пехотинец, — без любви, особенно здесь, на севере, холодновато бывает.

Начинало светать. Из темноты проступали ближние сопки. Ветер стих, в воздухе медленно закружились редкие снежинки.

— Ну, прощайте, ребята, скорее поправляйтесь, — сказал Верещагин, и моряки двинулись дальше.

— Прощайте. Бейте крепче егерей! — пожелали им раненые.

По мере приближения к переднему краю звуки выстрелов становились слышнее. Вскоре они усилились настолько, что казалось, горы дрожали от них. Горизонт от края до края был окутан сплошным дымом.

Через четыре-пять километров показалась проложенная наспех дорога, ответвлявшаяся влево от шоссе. Моряки пошли по ней.

Из-за сопки на полном галопе выскочили двое всадников. Увидев группу моряков, они остановились. Передний, под которым был серый в яблоках конь, натянув поводья, властно спросил:

— Кто такие? Куда идете?

И хотя плащ-палатка скрывала его знаки различия, моряки поняли, что говорит с ними большой командир.

— Следуем в энскую бригаду, — доложил Верещагин.

— Документы.

Верещагин протянул полученное от коменданта назначение. Всадник ознакомился с ним.

— Идите прямо по этой дороге. Доложите в штабе, чтобы вас назначили в первый батальон.

— Есть в первый батальон… Простите… я не вижу ваших знаков различия.

— Вас направляет замкомандира бригады.

Нетерпеливо перебиравшие ногами кони, почувствовав прикосновение шпор, взяли с места.

Встреча с заместителем командира бригады подняла настроение моряков. Они оживленно заговорили.