Орлы и ангелы - [75]

Каждое ее слово причиняло мне боль, словно бритвой полосуя живот. И бессмысленно было бы ей что-нибудь возразить. Я заставил себя встряхнуться.

А как там Росс, спросил я.

Герберт и Росс, сказала она, убьют меня, когда найдут.

Я все время терял нить разговора, глаза Джесси были слишком широко раскрыты, она чересчур часто дышала, а ко мне, как назло, привязалась мысль о том, каково бы оно было — спать с нею. Впервые я подумал об этом с такой определенностью и почувствовал себя извращенцем, хотя ей было двадцать шесть лет и она не состояла со мной в кровном родстве.

Не преувеличивай, сказал я. В конце концов, они тебе отец и брат.

Сейчас уже нет, ответила она, к сожалению.

Мы присели на лужке, послушали птичек, детишек и собачек, резвящихся в некотором отдалении от нас на газоне. День был как день.

Можешь, конечно, не верить, после некоторой паузы сказала Джесси. Но ведь Шершу они убили. И тебя скоро тоже захотят.

Что же вы такое натворили, прошептал я.

Она не ответила. Стала, не вырывая из земли, заплетать траву в косички.

Куупер, сказала она потом, одной мне не выпутаться.

Я лег на спину, закрыл глаза и почувствовал, как второстепенно все, о чем мы толковали. Сцепил руки и принес клятву лугу, небу и деревьям никогда не оставлять Джесси.

Кончай с этим, говорит Клара, не могу слышать такой херни.

Меня удивляет, что она вообще в состоянии воспринять хоть что-нибудь, не говоря уж о том, чтобы пуститься в препирательства, и сказанное ею меня бесит. Ее голова так запрокинута, что артерии, пульсирующие на шее, кажутся натянутыми электропроводами. У меня возникает искушение надавить на них большим пальцем и посмотреть, что выйдет.

Похоже, говорю, ты только что сказала, что мне следует прекратить наговаривать на твои паршивые кассеты?

Мне плохо, шепчет она.

Это я уже слышал, говорю.

Нет, говорит она, я хочу сказать: по-настоящему плохо.

Дорогая, говорю, я все же дорасскажу этот эпизод до конца, а потом…

Прошу тебя, молит она, успокойся. Это от тебя мне так плохо.

Я вообще ничего не делаю, говорю.

Похоже, меня вырубают, говорит она, причем ты держишь палец на кнопке.

Мужчина всегда виноват, говорю, а женщина страдает. Повелось испокон веков.

Умоляю тебя, говорит, пощади.

Отворачиваюсь от нее. Она спятила.

Знаешь, сказала Джесси, золотые рыбки такие глупые.

Я открыл глаза. Высоко-высоко в небе вились птицы, снизу казавшиеся инфузориями в объективе микроскопа. Джесси сидела прямо и выглядела вполне включенной. Я не понимал, спал я только что или всего лишь видел сон наяву. Так или иначе, мы по-прежнему были в парке, я вспомнил, что мы собрались было в ресторан и что, кроме того, я хотел ее о чем-то спросить.

Золотые рыбки, сказала она, снуют туда-сюда по аквариуму, на обратном пути они уже не помнят дорогу вперед, а на пути вперед забывают дорогу обратно.

Лежа я достал из кармана сложенный лист бумаги, это была цветная ксерокопия газетной страницы, и на фотографии красовалась поп-певица Цеца, являющаяся одновременно владелицей нескольких югославских и албанских кредитных институтов, она была окружена восемью детьми, лишь один из которых — и я не знал какой — был ее собственным. Чуть в сторонке стоял ее муж Аркан — стоял, нагло ухмыляясь в объектив.

Джесси, спросил я, ты когда-нибудь видела этого человека не на снимке, а в жизни?

Я подметил вороватый стремительный взгляд, который она бросила на фотографию.

Потому что им кажется, будто они в море, сказала она.

Я вновь сложил листок.

Золотые рыбки живут в пресной воде, сказал я.

Она нагнулась ко мне, при этом все ее лицо оказалось занавешено волосами.

Ты ничего не понимаешь, страстно сказала она. Золотые рыбки такие глупые, им невдомек, что есть разница между пресной водой и соленой.

Не чета тебе, сказал я.

Она запрокинула голову и расхохоталась во все горло, при этом ее раскрытый рот заиграл вечерним светом, разумеется из-за золотых пломб. Небо над нами было светлое, молочно-белое, словно мы смотрели на него сквозь стакан из-под молока. Потом она протянула руку смахнуть волос у меня со лба, задержала ладонь у меня на щеке, наклонилась еще ниже, чтобы поцеловать меня куда-то в краешек брови, потеряла равновесие, рухнула на меня, и ее губы соскользнули с моего виска в сторону уха. Не шевелясь, я скомкал ксерокопию и выбросил ее на траву. Пусть все они убираются к черту — и птицы, и лающие псы, и резвящиеся дети, и молочно-белые вечерние небеса, и Аркан пусть тоже убирается со всеми цветными ксерокопиями на свете. Мой рот расползся в ухмылке, словно в него откуда-то сбоку вставили банан.

Макс, шепчет Клара, я этого просто не вынесу, мне НАДО домой.

Я еще не закончил, говорю.

Готовлю для нее очередную детскую порцию кокаина, продолжая рассказ.

24 ТИГРЫ (2)

Иногда Джесси теребила губу, сосала палец; дергала себя за волосы, выцарапывала кожу у основания ногтя, и глядеть на все это было неприятно. Она обследовала все тело на предмет незначительных повреждений, которые можно было сколупнуть или расчесать, одним ногтем выскребала грязь из-под другого, отдирала мелкие чешуйки со лба, у основания волос, ковырялась в носу — и все это одной рукой, тогда как другой держала сигарету, или зажигала свечку, или просто цеплялась за край стола. Выглядело это так, словно она вознамерилась, начав с малого, разнести себя по кочкам. Меня такое зрелище нервировало, мне хотелось ее связать. Время от времени я, перегнувшись через стол, просто-напросто вытирал бумажной салфеткой кровь у нее с лица или, допустим, с плеча.