Орлица Кавказа - [249]

Каждый понял, что Гачаг Хаджар, не медля ни минуты, ступила на тропу войны и бушующая в ней жажда мести уже сегодня грозит кому-то настоящей бедой. Но возражать никто не стал. Да разве удержишь руку, занесенную для удара?

Ханали-кызы добыли все необходимое, и мужчины вышли на воздух, чтобы дать грозной красавице возможность спокойно приготовиться к свершению задуманного.

Смуглый от загара Вели подошел к атаману.

— Вернуть тебе ружье, сын Ало?

— Что спрашиваешь!

И Наби счастливо вздохнул, почувствовав ладонью теплую гладкую поверхность приклада. Он погладил любимую винтовку от обреза ствола до цевья, ощутив пальцами надежный холод металла.

— Вот твой патронташ… А вот чоха… Вот пояс!

— Где же Бозат?

Гачаг Наби огляделся и прислушался, как бы ожидая, что сквозь ночную мглу вдруг проглянет стремительный силуэт верного коня или тихий ветерок донесет его нетерпеливое похрапывание…

— Не спеши, Бозат спрятан надежно… Скоро увидишься с ним.

Пока Гачаг Наби облачался в привычные одежды, с отвращением сбросив лохмотья, и «кавказская орлица» не медлила со своим преображением. Остатки полосатой тюремной одежды брошены в печь, а на недавней пленнице уже красуется обычная одежда гачагов, по которой их узнавали издалека. Пожалуй, в ней Хаджар даже стала похожа чем-то на самого Гачага Наби — ростом они почти вровень, плечи у обоих широкие, лица смуглые с орлиным разлетом бровей. Прикрой Наби усы и сделай резкие черты лица чуть мягче и плавней — пожалуй, и не отличить непривычному взгляду.

Огладив подведенного ей горячего коня, Ханали-кызы взлетела в седло птицей. Конь взвился на дыбы, заржал — и взял с места галопом.

Полная луна, время от времени выглядывавшая из-за туч, сочла, что не к лицу ей наблюдать за происходящим и скрылась надолго. Стало темно — ни зги не видать. Так что конь и отважная всадница словно бы растворились в непроницаемой мгле.

Глава восемьдесят третья

Казалось бы, все обсудили господа офицеры на этом военном совете. Говорили неторопливо, обстоятельно; все резонные соображения были приняты с благодарностью и внесены в план операции. Победа казалась несомненной.

Что и говорить, если даже этот Ало-оглы окажется самим шайтаном, ему все равно не избежать боя или гибели в одной из многочисленных засад, запрятанных во всех пригодных для этого точках. Можно не сомневаться, что уж теперь с ним будет покончено навсегда — и, бог даст, в Тифлис отправится не одна арба с железной клеткой, а две — с тигром и тигрицей.

А если разделаться с мусульманскими разбойниками, то и с христианами будет справиться легче. Тут уж с особым тщанием возьмутся за дело ханы и беки; впрочем, и армянские купцы к ним примкнут — им давно уже поперек горла беспорядки, от которых страдает торговля и которые препятствуют мирному движению богатых караванов из Ирана, Средней Азии и Ближнего Востока.

Так что пришло время задуматься каждому, кто в иной час бил себя в грудь и уверял Гачага Наби в своей преданности. Урок им будет дан беспощадный!

Ничего, ничего, теперь все будут знать своё истинное место. Тот, кого родила мать, чтобы он всю жизнь пахал, сеял и жал — должен будет вернуться к уготованной ему судьбе. Кто назначен богом пасти скот — пусть вернется безропотно к своим отарам. Кому суждено — ковать — пусть кует и не раздумывает о вещах, его не касающихся.

Наконец воцарится покой и тишь, и громадные крылья двуглавого орла, простертые от самого Петербурга, осенят благоденствие этого некогда тревожного края.

Только и будут слышны благодарственные моления о здравии великого императора, царя всея Руси и присоединенных к ней окраин. В церквах будут петь тенорками священники, в мечетях речитативом зачастят почтенные белобородые муллы в искусно накрученных чалмах. Каждый молится своему богу, но суть одна и та же:

— Сохрани для нас, всевышний, старый порядок, при котором так славно жилось людям почтенным, родовитым и состоятельным!

Все были возбуждены тем воинственным духом, которым был проникнут весь долгий военный совет. Расходиться никому не хотелось, и, уже двинувшись к дверям, офицеры снова и снова сбивались в группки, толкуя о том, как важно пресечь именно здесь заразу мятежа, дабы было неповадно и тем кто в сердце России сеет семена бунта и неуспокоенности, что пора, наконец, показать крепость царской руки и умение подавлять брожение.

Не для того триста лет правили громадной империей Романовы, чтобы теперь разом выпустить из рук бразды! Не бывать этому. Не дадим туземцам навязывать нам свою волю!

Однако — ничто не бесконечно в этом мире.

Пошумев и погорячившись, господа офицеры откланялись один за другим. И то сказать — час уже был поздний.

Губернатор и прекрасная его супруга остались вдвоем.

Как они раньше ждали всегда этого момента! Как переглядывались незаметно, еле скрывая нетерпение, когда заговорившиеся гости медлили покинуть гостеприимный дом!

Златокудрая красавица Клавдия любила своего мужа нежно и горячо. Конечно, сверстницы ее назвали бы генерала стариком — но в годах ли дело?

Израненный в сражениях герой, видевший смерть в глаза — таким он предстал перед юной институткой в день сватовства. И пусть ему чуть перевалило за сорок — возраст, конечно, немалый, но если супруг горяч и нежен, если он носит на руках свою несравненную красавицу — то что ей желать, спрашивается?