Орлица Кавказа - [16]

Но как быть теперь, когда весь каземат всполошился, когда взвились дружные дерзкие песни, когда узники разгневали своих мучителей? Что-то будет завтра?

Глава четырнадцатая

Весть о внезапно вспыхнувшем «кандальном бунте» в каземате не на шутку встревожила зангезурского уездного начальника. Кто бы ни был повинен в этом, а главный ответчик за непорядки в уезде — он, начальник. Да тут еще и этот капитан — принесла нелегкая! Он все еще не мог окончательно понять, что это за гусь — то ли просто выскочка, то ли человек, наделенный какими-то негласными полномочиями, данными свыше, и потому ведущий себя так беспардонно. Сергей Александрович, исходя из этого предположения, перебирал свои поступки, судил-рядил, и приходил к успокоительному заключению, что не позволил себе ничего зазорного и нелояльного по отношению к интересам империи. Впрочем, мало ли что можно донести генерал-губернатору, наместнику или еще выше… Дескать, имярек проявляет странную инертность и бездействие по отношению к мятежнику Наби. Иди — оправдывайся. А доносчик может обскакать уездного начальника и снискать высочайшее одобрение! А там, глядишь, и в звании подняться повыше может… Да что там его звание — ведь такое пятно на начальника ляжет, опорочат его перед всей империей, и угодит он, Сергей Александрович Белобородое, в список неблагонадежных лиц!

Значит — крепись, сохрани внешнюю учтивость с этим заштатным офицеришкой… А на душе кошки скребут. Сергей Александрович решил, что не мешает посоветоваться с женой, Марьей Федоровной, — ум хорошо, а два лучше.

— Мария, — начал он разговор, оставшись наедине с женой, — знаешь, этот новоприбывший офицер что-то мне не нравится.

— В каком смысле?

— Во всех. Особенно, когда речь идет о Наби и Хаджар.

— Хаджар же — за решеткой.

— Это верно… Но мой незваный подчиненный не довольствуется принятыми мной мерами.

— То есть?

— Требует препроводить узницу в более… гм-м… надежное место заключения. А там, если не повесить, так — в Сибирь.

— Разве это не резонно? Белобородое помедлил.

— …Ты понимаешь, что это значит — здесь, в условиях дикого Кавказа — в мусульманском мире, сослать женщину в Сибирь, оставив ее мужа на воле?

— Но чего выжидать? До каких пор это будет продолжаться? — Мария не преминула выказать свое неизменное презрение к гачагам. — До каких пор можно терпеть этот разбой, позволять им бесчинствовать? — Давно уже расходилась жена с мужем во мнениях на этот счет, но теперь Мария в порыве накипевшей и вдруг выплеснувшейся досады, укоряла Сергея Александровича в опасной нераспорядительности. И тот, уловив, в какую точку бьет Мария, не стал более сдерживаться, дав волю своему раздражению.

— До тех пор, — отвечал он язвительно, вспыхивая и багровея, — покуда кавказские тюрьмы будут битком набиты, покуда будут чуть ли не подряд заковывать в кандалы… А потом… потом возьмутся они за оружие, за кинжалы, за топоры. И валом повалят в отряды разбойные, и хлынут потоком, сокрушая все на своем пути!

В голубых глазах Марии Федоровны засверкали холодные искорки.

— Я уже не раз замечала, что ты говоришь, словно бы из пушкинских стихов. «Кавказ, Кавказ…» а между тем этот твой поэтический Кавказ полон диких, необузданных племен! Особенно ненадежны иноверцы-мусульмане. — Мария Федоровна распалялась все больше, сверля мужа почти враждебным, чужим взглядом; длинные пальцы ее хищно скрючились, как когти, и, глядя на супругов, трудно было предположить, что эти люди когда-то были молодыми и любили друг друга, беспечно и счастливо путешествовали и просто были близки. Все это для Марии Федоровны, Маши, Машеньки давно уже миновало, угасло, все было похоронено глубоко в недрах памяти, и от их согласия и союза осталась лишь хрупкая видимость.

— Да, да, — твердила она, и рыжая борода мужа топорщилась, щетинилась у нее перед глазами, усугубляя отвращение, — эти мусульмане — наши извечные враги и губители. И дед мой пал в бою с ними! Да ты и сам прекрасно знаешь об этом, господин Белобородое! Знаешь и о предсмертных словах в дневнике моего деда: о том, что главная внутренняя опасность — это вроде бы смирившиеся иноверцы.

— Нельзя всех стричь под одну гребенку! Видеть во всех мусульманах врагов! — Сергей Александрович похолодел при мысли, что он, искавший подозрительной опасности на стороне, в лице казачьего офицера, может оказаться поднадзорным в собственном доме! Он поразился удивительному сходству рассуждений Марии и подосланного соглядатая.

Он чувствовал, что ситуация складывается трудная. Хотя его, начальника уезда, трудно было заподозрить в сочувствии гачагам, тем не менее, его обдуманная осторожность в действиях обращалась в козырь в руках его злонамеренных обвинителей. И если так говорит его собственная жена, чего же ждать от чужих людей…

Сергей Александрович удрученно расхаживал по комнате, теребя бороду, и не сразу заметил Марию, снова стоявшую в дверях.

— В нашем роду не якшались с инородцами и чернью! — по слову выдавила она.

— А мы, а я, по-твоему, кто?

— Вы, испокон веку, либералы! — Мария Федоровна грозно повела указующим перстом перед носом у мужа. — В вашей бело-бородовской родословной нет столбовых дворян, одни выскочки!