Орленок - [5]

— Подумаешь, велика штука музыка! — с важностью протянул Витя. — Накручивай, Шурка, я сейчас.

Он побежал в спальню за своей балалайкой, и когда свет погас, волнующие эпизоды Ледового побоища снова возникли на белой стене, но уже в сопровождении музыкальных номеров, довольно удачно подобранных на балалайке.

Рассказала ли Тоня в учительской о киносеансах своих двоюродных братьев или Витя проболтался в классе, а может быть, и сам киномеханик Шура поделился новостью, только на другой день в кухню Чекалиных набилась чуть не вся школа. Всем хотелось посмотреть самодельное кино под аккомпанемент балалайки. Поздно вечером, когда зрители разошлись, а все домашние улеглись спать, Тоня и Шура остались вдвоем в кухне.

— И чаю не дали выпить, — пожаловался он, — а самовар остыл.

— В печке есть кипяток, — сказала Тоня. — Налить?

— Налей, пожалуйста.

Он пил и ел с жадностью, откусывая хлеб крепкими белыми зубами.

«Как голоден, — подумала Тоня, — а забыл об еде за делом!» И спросила вслух:

— Ты куда пойдешь после десятилетки?

— А что?

— К технике у тебя способности. И большие. Я думаю, ты изобретателем можешь быть.

— Угу! — мотнул головой Шура и, прожевав хлеб, добавил — Я авиаконструктором хочу, инженером. А ты? Неужели с этих пор в учительницах будешь? Давай поедем вместе в Москву? А, Тоня? В один и тот же вуз поступим.

— Давай, — снисходительно улыбнулась Тоня.

— А ты не улыбайся, как тетя племяннику. Я ведь всерьез. Знаешь, я с девчонками до сих пор не дружил. Не то чтобы воображал о себе, а так, неинтересно. В военном деле ничего не смыслят, в технике тоже. Им бы только фотографироваться. Ты другое дело, с тобой обо всем поговорить можно. Давай дружить?

— Давай! — тепло согласилась Тоня.

— Только я знаешь какой? Я не люблю, как Володька Кузнецов: сегодня с одной девчонкой дружит, завтра с другой. И когда девчонка так делает, тоже не одобряю. По- моему, дружба так дружба, на всю жизнь.

Несколько дней спустя ребята со всего города сбегались поглазеть на диковинку. Две лохматые собаки, Громила и Тенор, запряженные парой в салазки, терпеливо ждали, пока Шура вытягивал из колодца одно ведро за другим, а потом обе собаки, как хорошо объезженные лошади, бережно, чтобы не расплескать воду, повезли салазки.

Лесной дорогой

— Пойдем рыбу удить.

— Да я же не умею.

— И не надо. Я буду удить, а ты только смотри.

— Так мне же скучно будет.

— А я книжку для тебя возьму. Чехова хочешь? Там, где «Дочь Альбиона», тоже про рыбную ловлю.

Раннее утро, но уже душно, как в парнике. День будет жаркий. Тоне лень двигаться. Но Шура так умильно заглядывает ей в глаза, что у нее не хватает духа отказать.

Они идут крутыми холмами с прихотливо разбросанными на них купами деревьев, постепенно сливающимися в сплошной лес. Теплый ветер гонит облака. Просеянные сквозь них солнечные лучи теряют свою жгучесть и обливают землю матовым сиянием. Река тихо плещет. С того берега плывут голоса купающихся ребятишек. Их сброшенные рубашки белыми, алыми, желтыми флагами вздуваются на песке.

На траве, обрызганной яркими пятнами цветов, Шура расстилает свое пальто.

— Вот тебе, ложись, а я пойду удить.

— Охота была тащить пальто в этакую жару!

— Я для тебя. Земля сырая после вчерашнего дождя.

Он спускается к реке, расставляет подпуска, закидывает в воду три удочки.

Тоня смотрит ему вслед, потом бросается навзничь на землю, подложив руки под голову.

Ветер гонит по голубому полю белые курчавые стада. Тоня следит за ними долго, пока не начинают слезиться утомленные глаза. Ей становится почему-то грустно. Она чувствует себя такой маленькой, затерянной в этой голубой воздушной пустыне. Она поворачивается на бок и сквозь щели полуопущенных век видит родную зеленую землю, пеструю россыпь цветов, смуглого мальчика с удочкой на берегу. И от этого у Тони теплеет на сердце. Ветер слабо шевелит ее волосами, темными и волнистыми, как у Шуры. Говорят, что они похожи друг на друга, будто родные брат и сестра.

Сладко пахнет цветущим клевером. Прокравшиеся сквозь густую зелень березы солнечные зайчики прыгают по белому Тониному платью. Умеренное тенью, солнце греет, но не жжет. Тоня закрывает глаза. Дремлет. Вдруг она вздрагивает, испуганная. Что-то мягкое, пушистое падает ей на колени, будто кошка прыгнула с печи. Но это не кошка, а пышный букет полевых цветов — лиловые колокольчики, розовый клевер, ромашка, шалфей. Над цветами с жужжаньем кружится пчела. Шура отгоняет ее и скалит белые зубы.

— Не бойся, не укусит. Сегодня самый что ни на есть пчелиный день.

— Как пчелиный? — не понимает спросонок Тоня.

— Цветы медоносный нектар дают. Видишь, солнце какое неяркое. При таком свете лучше всего цветочный нектар собирать. Уж пчелы, они знают! А ты заснула? Как не стыдно! Соня ты после этого, а не Тоня. А сколько я рыбы наловил! Придем домой — уху сварим.

Возвращались той же лесной дорогой. Теперь, когда у Шуры в ведре плескалось около десятка жирных лещей, три судака и одна щука, торопиться было некуда. Закинув удочки на плечо, Шура шел лениво, с развалкой, приглядываясь к каким-то, ему одному ведомым приметам.

— Вчера на рассвете, когда мы с отцом ходили проверять пчел, соловей как защелкает… — неожиданно обернулся он к Тоне. — Хотел тебя разбудить, да после жалко стало.