Орленок - [6]

— Зачем меня будить?

— Чтобы вместе со мной послушала. Мне одному скучно.

— Ишь ты! — Тоня провела рукой по его буйным волосам от затылка до лба, против шерсти.

— Ну-ну! — Он поставил на землю ведро с рыбой, бросил снасти, схватил Тоню за руки и осторожно, чтобы не сделать ей больно, но так крепко стиснул их за спиной, что она не могла пошевельнуться.

— Пусти!

— Не пущу! Ты думаешь, если ты взрослая, учительница, а я школьник, мальчишка…

— Пусти же…

— А, попалась, которая кусалась!

— Какой ты глупый, Шурка!

— Глупый? Ну и ладно.

— Не буду больше с тобой дружить.

— А я и не прошу.

Он сверху вниз смотрел на нее. В черных глазах его прыгали озорные огоньки.

— Ну пусти же!

— Отказываешься от своих слов?

— От каких?

— Что больше дружить не будешь.

— Как же я могу отказаться, когда ты так глупо ведешь себя?

Он неожиданно отпустил ее, как будто вдруг забыл о ней, и, присев на корточки, начал что-то внимательно рассматривать.

— Гляди, ведь это медведка.

— Да ну тебя! — Тоня сердито растирала покрасневшие около кистей руки.

— Слышишь, чирикает?

Она невольно прислушалась. И правда, это было нечто среднее между чириканьем воробья и стрекотаньем кузнечика. Она нагнулась, заинтересованная. Толстенькое бархатистое серо-бурое существо в полпальца длиной поводило усиками, таращило выпуклые глазки и со всем усердием трещало короткими жесткими надкрыльями.

— Медведка, — уже совершенно уверенно сказал Шура. — Смотри, испугалась, уходит.

Существо юркнуло в небольшое отверстие, видимо им же проделанное, и начало выбрасывать оттуда горсточки земли.

— Видишь, роет ходы, точно крот, — радостно смеялся Шура. — Ты обрати внимание: ножки, крылья, усики, щупальцы. И все точно прилажено, будто в хорошей машине. Замечательная штука! Эта медведка вредная тварь. В лесу ничего, пускай живет, а в огородах уничтожать надо, не то все сожрет. Знаешь, я иногда думаю, не пойти ли мне по биологии. Естественные науки тоже до черта занятная вещь. Если делать научные открытия… Только это долго. Пока одно открытие сделаешь, можно столько наизобретать. Нет, техника интереснее. Точность, математика и фантазия. Чудесно! Как ты думаешь, Тоня? — Вдруг, что-то вспомнив, он круто повернулся к ней и, встретив ее оживленные сочувствующие глаза, схватил ее за плечи, — Не сердишься?

— Ну как на тебя сердиться, негодный мальчишка!

— Не сердится! Не сердится! — твердил Шура нараспев и, подхватив ее на руки, закружился с ней на одном месте.

— Опять начинаешь! Пусти же! — отбивалась Тоня.

«В разведчики пойду!»

Второй день в Песковатском дул резкий северо-восточный ветер. Ветви старой березы, на которой была укреплена антенна, подломились у самой верхушки. В дедушкиной хате, где Шура с отцом, матерью и Витей теперь обыкновенно проводили лето, радиоприемник молчал с утра. Усевшись верхом на тонком раскачивающемся суку, Шура долго возился с антенной. Когда он окончил починку, вся семья сидела уже за обедом. От котла с картофелем поднимался пар.

— Скорее, а то простынет, — сказала мать, накладывая ему полную миску.

— Погоди, дай проверить. — Он включил вилку. Радиоприемник захрипел, как простуженный человек. И вдруг сквозь глухие нечленораздельные звуки прорвались отчетливые слова: «…без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы и подвергли…»

— Война! — Крикнул Шура.

Надежда Самуиловна вскочила с места.

— Как! Война?

— С кем война? — недоумевал Павел Николаевич.

— С немцами, с Гитлером.

— Господи Иисусе! — крестилась бабка Марья Петровна, глотая слезы вместе с горячим картофелем. — Теперя всех заберут — и сынов и зятя.

Только дед Николай Осипович, крепкий семидесятидвухлетний кузнец, без единой сединки в темноволосой голове, с невозмутимым спокойствием дожевывал картофель.

— Не скули, мать. Ешь, раз что тебе пища дадена. Ешь да силы набирайся. Война, она много силы требует, опять же и терпенья. А кого заберут, кого нет — это от нас независимо. Кому что на роду. Иной, может, и здеся останется, а животом помрет, а иной на самой линии огня, в пекле адовом уцелеет. У кого какая планида. Понимать это надо.

Шура напряженно прислушивался к глухому бормотанью радиоприемника, что-то передвигал, подвинчивал.

«…Советским правительством дан нашим войскам приказ отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины…» — неожиданно четко заговорил радиоприемник, но тут же оборвал и совсем замолк. Махнув рукой, Шура бросился к двери.

— Куда? — забеспокоилась мать.

— К Виноградовым. У них радио в порядке.

— И я с тобой! — побежал за ним Витя.

— Шура… голодный… поел бы… — сокрушалась Надежда Самуиловна.

Но обоих уже не было в избе.

Директор Песковатской школы Николай Иванович Виноградов, обычно такой сдержанный и ровный, взволнованно ходил из угла в угол. Антонина Ивановна сидела на диване в непривычной праздности. Грибок с натянутым для штопки чулком валялся на полу подле нее. В другом конце комнаты Леля и Левушка вполголоса о чем-то говорили.

Хлопнула дверь.

— У нас радио испортилось. Расскажите, Николай Иванович, — попросил Шура.

Витя подбежал к ребятам. Радуясь случаю поговорить со свежим человеком, директор изложил своими словами речь Молотова.