Орлеанская девственница - [41]

Он сада пышного достоин был.

В нем жил… (мне даже выговорить трудно)

Гермафродит безжалостный в нем жил.

Агнеса, Бонифаций, Доротея!

Что с вами станется в гнезде злодея?

Конец песни пятнадцатой

ПЕСНЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ

СОДЕРЖАНИЕ

Как святой Петр успокоил святого Георгия и святого Денисаи как он обещал великую награду тому из них, кто явится с лучшею одою. Смерть прекрасной Розамор

Разверзнитесь, небесные чертоги!

Пернатые, сияющие боги,

Вы, охранительной рукой своей

Ведущие народы и царей,

Вы, что за радугою крыл таите

Небесных сфер таинственный предел,

Посторониться соблаговолите,

Чтобы и я одно из странных дел,

Происходящих в небе, разглядел,

И любопытство мне мое простите.

Молитву эту сочинил аббат Тритем, не я.

Мой многогрешный взгляд

Подняться не дерзает так высоко

Под самое всевидящее око.

Георгий и Денис, мрачнее туч,

Сидели в небе, заперты на ключ;

Помочь своим, хотя бы те их звали,

Уже не в силах, находясь горе,

Они отчаянно интриговали,

Как все, кто обитает при дворе,

И беспокоить не переставали

По очереди старого Петра.

Великий вратарь, – чей наместник в Риме,

Объемля судьбы мрежами своими,

Хранит ключи от зла и от добра, —

Петр им сказал: «Вы знаете, наверно,

Друзья мои, как дело было скверно,

Когда я Малху ухо отрубил.

Был господин в ужасном раздраженье;

Он отнял меч мой и меня лишил

Навеки прав участвовать в сраженье.

Я много осторожнее с тех пор,

Но я придумал, как решить ваш спор.

Святой Денис, ищите в рощах рая

Святых-французов, время не теряя;

Георгий соберет со всех сторон

Святых, чьей родиной был Альбион.

Сочувствующий каждому народу

Отряд святых пусть сочиняет оду,

Но – чур! – в стихах. Гудара жалок труд.

Язык богов один приличен тут.

Пусть пиндарическую оду сложат,

Где первенство мое, права, дела

Превознесла бы должная хвала;

Пусть сочинив, на музыку положат:

У смертных медленно идут дела

С рифмовкою стихов довольно гадких;

По части рифм богаче небосвод.

Идите, упражняйтесь в звуках сладких;

Кто лучше всех стихи напишет, тот

Победой увенчает свой народ».

Так с высоты сияющего трона

Соперникам обоим страж закона

Рек лаконично среди райских кущ:

Ведь лаконизм лишь избранным присущ.

Услышав это, мига не теряя,

Георгий и Денис по кущам рая

Идут сбирать товарищей своих,

Из тех, что образованней других.

Святитель, почитаемый в Париже,

Немедля усадил меня поближе

Святого Фортуната, гимны чьи

Монашки распевают голосисто,

И пившего кастальские струи

Проспера, гордеца и янсениста.

Святой Григорий в список был включен,

Епископ, славившийся даром барда,

Из тех краев, где был Бонно рожден;

Не позабыли мудрого Бернарда,

Чья сила в антитезе; лучший цвет

Был приглашен Денисом на совет,

Как повелось с тех пор, что создан свет.

Георгий на его приготовленья

Глядел с улыбкой злого сожаленья,

Однако разыскал и он в раю

Британского святого, Августина,

И так сказал: «Неважно я пою;

Мне с детства нравится одна картина —

Летать с мечом в руках в лихом бою:

Не рифмы слушать, а сраженья звуки,

Пронзая груди и ломая руки.

Ты ж стихотворец, честь родной страны

В твоих руках. Так обратись же к музам.

Один британец на полях войны

Не уступает четырем французам.

В Бретани, в Пикардии – всюду страх

Мы поселяли в этих господах;

Всегда мы были первые в боях,

И если в славных воинских науках

Никто из бриттов не был превзойден,

То и в словесности, и в сладких звуках

Не осрамится гордый Альбион.

Старайся, Августин. Греми на лире.

Искусством песен, силою мечей

Пусть будет Лондон первый город в мире.

Со всех приходов Франции своей

Денис собрал бездарных рифмачей;

Тебе ль страшиться этакого сброда?

Берись за дело, выступай смелей,

Яви талант британского народа!»

Святитель, опуская очи вниз,

Благодарит патрона за доверье.

В укромном уголке он и Денис

Садятся сочинять. Скрипят их перья.

Но вот окончен труд. Как веера,

Над троном разукрашенным Петра

Архангельские крылья золотые

Затмили небо. Ангелы, святые,

Все, кто попроще, чтоб услышать суд,

Расположившись на ступеньках, ждут.

И начал Августин; он воспевает

Жестокие преданья старины

И славу Моисея; вспоминает,

Какие чудеса им свершены:

Как пена жаркой крови обагрила

Спокойно плещущие волны Нила;

Как был ужасен зной пустых полей;

Как лозы превращались в страшных змей;

Он говорит о днях, ночами ставших,

О тучах мошек, на землю упавших,

О вопиющих к небесам костях,

О детях, у отцовского порога

Задушенных с соизволенья бога;

О горести египтян; о путях

Евреев, выкравших у них посуду

И воровству обязанных, как чуду;

О странствованье сорок лет повсюду:

О тысячах убитых за тельца,

А также и за то, что их сердца

Пленялись чарой женского лица;

И об Аоде, что во время оно

Кровь господина пролил в честь закона;

О Самуиле, что был сердцем благ

И кухонным ножом, во имя блага,

На части искромсал царя Агага

За то, что не обрезан был Агаг;

И о красавице, что шутку злую

Сыграла, защищая Ветилую;

О том, как Васой был убит Надад,

И об Ахаве, сшедшем в тень гробницы

За то, что пощажен им Венадад;

О том, как сверг царя Иегозавад,

Сын Атровада; о делах царицы,

Которую так зло казнил Иоад.

Рассказ его, быть может, длинноватый,

Воспоминаньями был перевит

О древности роскошной и богатой,

Где солнце плавится, где вспять бежит

Морская хлябь и где огонь блестящий

Еще владеет сушею дрожащей;