Орлеанская девственница. Философские повести - [10]

И на седло вскочить с потухшим взглядом

И с расцарапанным штанами задом.

Толстяк Бонно на боевом коне

Похрапывает тут же в стороне.

Амур, боясь всего для девы милой,

Посматривает на отъезд уныло.

Едва Агнеса путь свой начала,

Она услышала из-за угла,

Как мчатся кони, как бряцают латы.

Шум ближе, ближе; перед ней солдаты,

Все в красном; в довершение невзгод

То был как раз Шандосов конный взвод.

«Кто тут?» – раздалось у опушки леса.

В ответ на крик наивная Агнеса

Откликнулась, решив, что там король:

«Любовь и Франция – вот мой пароль!»

При этих двух словах, – а божья сила

Узлом крепчайшим их соединила, –

Схватили и Агнесу, и Бонно,

И было их отправить решено

К тому Шандосу, что, ужасен с виду,

Поклялся отомстить свою обиду

И наказать врагов родной страны,

Укравших меч героя и штаны.

В тот миг, когда уже освободила

Рука дремоты сонные глаза,

И вновь звучат пернатых голоса,

И в человеке вновь проснулась сила,

Когда желанья, вестники любви,

Взволнованы, поносятся в крови, –

В тот миг, Шандос ты видишь пред собою

Агнесу, что затмила красотою

И солнце трепетное в каплях рос.

Скажи мне, что ты чувствовал, Шандос,

Увидев королеву нимф приветных

Перед тобой в твоих штанах заветных?

Шандос, любовным пламенем объят,

К ней устремляет похотливый взгляд.

Дрожит Агнеса, слушая, как воин

Ворчит: «Теперь я за штаны спокоен!»

Сперва ее он заставляет сесть.

«Снимите, – говорит он в нетерпеньи, –

Тяжелое, чужое снаряженье».

И в то же время, предвкушая месть,

Ее раскутывает, раздевает.

Агнеса, защищаясь, умоляет,

С мечтой о Карле, но в чужих руках.

Прелестный стыд пылает на щеках.

Толстяк Бонно, как утверждает говор,

Шандосу послужить пошел как повар;

Никто, как он, не мог украсить стол:

Он белые колбасы изобрел

И Францию прославил перед миром

Жиго на углях и угревым сыром.

«Сеньор Шандос, что делаете вы? –

Агнеса стонет жалобно. – Увы!» –

«Клянусь, – в ответ он (все клянутся бритты){101}, –

Меня обидел вор, в ночи сокрытый.

Штаны – мои; и я, ей-богу, рад

Свое добро потребовать назад».

Так молвить и сорвать с нее одежды –

Был миг один; Агнеса, без надежды,

Припав в слезах к могучему плечу,

Стонала только: «Нет, я не хочу».

Но тут раздался шум невероятный,

Повсюду слышен крик: «Тревога, в бой!»

Труба, предвестник ночи гробовой,

Трубит атаку, звук бойцам приятный.

Встав поутру, Иоанна не нашла

Ни панциря{102}, ни ратного седла,

Ни шлема с воткнутым пером орлиным,

Ни перевязи, свойственной мужчинам{103};

Не думая, она хватает вдруг

Вооруженье одного из слуг,

Верхом садится на осла, взывая:

«Я за тебя отмщу, страна родная!»

Сто рыцарей за нею вслед спешат

В сопровожденьи шестисот солдат.

А брат Лурди, заслышав шум тревоги,

Оставил вечной Глупости чертоги

И опустился между англичан,

Грубейшими лучами осиян:

Он на себя различный вздор навьючил,

Труды монахов и безмозглых чучел;

Так нагружен, он прибыл, и тотчас

Над англичанами свой плащ потряс,

Широкий плащ; и лагерь их погряз

В святом невежестве, в дремоте жирной,

Давно привычных Франции обширной.

Так ночью сумрачное божество

С чернеющего трона своего

Бросает вниз на нас мечты и маки

И усыпляет нас в неверном мраке.

Конец песни третьей

Песнь четвертая

Содержание

Иоанна и Дюнуа сражаются с англичанами. Что с ними происходит в замке Гермафродита.

Будь я царем, не знал бы я коварства.

Я мирно бы народом управлял

И каждый день мне вверенное царство

Благодеяньем новым одарял.

Будь государственным я человеком,

Порадовал бы я и там, и тут

Талантливых людей пристойным чеком;

Ведь, правда, стоит этого их труд.

Будь я епископ несколько минут,

Я постарался б вслед за молинистом

Договориться с грубым янсенистом.

Но если б я прелестницу любил,

Я с нею никогда б не расставался,

Чтоб праздником день каждый начинался,

Чтоб вечно новым этот праздник был,

Поддерживая в ней любовный пыл.

Любовники, как горько расставанье!

В нем множество опасностей для вас,

И можете вы заслужить названье

Рогатого на дню по десять раз.

Едва Шандос последние завесы

Сорвал с дрожащих прелестей Агнесы,

Как вдруг Иоанна из рядов в ряды

Несется воплощением беды.

Непобедимое копье Деборы

Пронзило Дильдо грозного, который

Уворовал сокровища Клерво

И осквернил монахинь Фонтевро.

Потом второй удар, такой же ловкий,

Сбил Фонкинара, годного к веревке;

Хоть он и был на севере рожден,

В Гибернии{104}, где снег со всех сторон,

Но, словно отпрыск южного народа,

Во Франции повесничал три года.

Затем погиб и рыцарь Галифакс,

И брат его двоюродный Боракс,

И Мидарблу, родителя проклявший,

И Бартонэй, жену у брата взявший.

И каждый, кто с ней рядом был, герой, –

Солдат, оруженосец ли простой,

Копьем с десяток англичан пронзает.

Смерть мчится сзади, страх опережает:

Могло казаться в тот ужасный миг,

Что грозный Бог сражается за них.

В разгаре брани, в пекле битвы шумной

Наш брат Лурди взывает, как безумный:

«Дрожите, бритты! Девушка она,

Святым Денисом вооружена.

Да, девушка, и чудеса свершает,

Ее рука препятствия не знает;

Пади же ниц, грязь английская вся,

Ее благословения прося!»

Неистовый Тальбот, не зная страха,

Приказывает захватить монаха;

Его связали, но, мученьям рад,

Не устает вопить смиренный брат:

«Я мученик; британец гордый, ведай,

Что девственность останется с победой!»

Наивны люди; в слабых их сердцах