Орлеан - [36]

Лидка оправила халатик на своей круглой попе и, тяжело вздохнув, вошла в палату. Столик громыхнул, запутавшись в колесах, как последний пьяница, и камчатская икра чуть было не вывалилась на швейцарский сыр.

Экзекутор лежал здесь один, и лицо его теперь было размотано. Подо лбом вместо глаз на мир смотрели прорезанные узкие щелки, нос сделался шире, чем у любого тигра. И кроме этих двух особенностей нельзя было сказать ничего определенного. Видимо, свалившись на асфальт, когда его подкосили дубинкой, Павлючик сильно зашибся и потерял себя. Был ли он похож на Кларка Гейбла или Хэмингуэя? Навряд ли. Потому что если избить их обоих, то выйдет не первый и не второй, а всего лишь пациент хирургического отделения больницы города Орлеана.

— Входите, входите, мои дорогие! — тихо пробормотал он, улыбаясь и обнажая куски разбитых зубов. — Чего в коридоре-то стоять?

Все трое стесненно зашли в палату и сгрудились вокруг кровати. Лидка подкатила свои яства к изголовью больного. Белецкий стоял с лицом, подающим надежды, на котором играла зеленая улыбка растения. А дознаватель был похож на Гамлета, встретившегося с тенью собственного отца.

— Как себя чувствуешь? — прошептал приязненно пациент Лидии Павловне. — Мальчики кровавые по ночам не мучат?

Лидка отрицательно мотнула головой.

— Вот ведь удивительная женщина… Она уничтожила за свою короткую жизнь целый детский сад, и ее ничего не мучит. Есть люди, которые муху убьют и переживают. А этой — как с гуся вода… А здесь что… вино? — прохрипел экзекутор, остановив свой взгляд на «Слезе монаха».

— Натуральное. Сухое, — сказал Рудольф.

— От него сухо во рту, — пояснил Неволин. — О месте на кладбище надо бы распорядиться, — пробормотал он сам себе, — а то может быть очередь, и для всех это будет неудобно.

— Не нужно беспокоиться заранее, — беспечно махнул рукой избитый. — Вы же написали в своем завещании: «Прошу меня не хоронить, пока не появятся явные признаки разложения…» Было такое дело?

— Было, — согласился Василий Карлович, поражаясь его осведомленности.

— А все зазря. Потому что администрация лагеря, в котором вы будете сидеть, похоронит вас сразу, не дожидаясь явных признаков и вообще ничего не дожидаясь… Наливайте скорее, чего ждете? — поторопил он вошедших.

Белецкий начал нервно шарить в карманах своего халата, потому что хотел побыстрее выполнить волю покойного, но почувствовал, что опять прокололся и запаздывает.

— А штопор?! — страшно выдохнул он. — Мы забыли штопор!

В зрачках, расширившихся от страха, промелькнул затормозивший на мокром асфальте грузовик.

— Рви зубами, — посоветовал ему дознаватель с отвращением ко всей хирургии в целом.

Рудольф Валентинович содрал с горлышка бумажную наклейку, начав с остервенением кусать и обсасывать пробку, что было со всех точек зрения не совсем прилично.

— Дай сюда! — И Василий Карлович брезгливо вырвал у хирурга «Слезу монаха».

Со всей силой ударил ладонью в донышко. Хилая пробка выскочила сама, расплескав по полу веселую пахучую жидкость.

— Наливай, идиотка! — заорал дознаватель на Лидку.

Та трясущимися руками разлила вино по фужерам, и, по-видимому, от страха в животе ее что-то подло заурчало.

— Как идет расследование моего убийства? — спросил между тем экзекутор, разглядывая вино на просвет.

— Вполне, — успокоил его дознаватель. — Орудие преступления на руках. Следственный эксперимент проведен, кресло поставлено… В общем, передаем дело в прокуратуру, и если она не возвратит его обратно, то мы останемся без дела.

— …За самое лучшее, мои дорогие! — И Павлючик ткнул своим бокалом в бокал Лидии. — Выпьем за то, чтобы мораторий на смертную казнь когда-нибудь прекратился!

— Ура… — машинально прошептала Дериглазова и растерянно посмотрела на Рудольфа Валентиновича.

А тот был никакой, хуже статуи Командора.

— И не говорите, — светски поддержал тему Василий Карлович, отпивая «Слезу монаха» и нервно передернув плечами, потому что по спине прошла дрожь. — Этот мораторий нам ужасно мешает. Например, за такое вино я бы расстреливал.

— А вы разве знаете, какого вкуса должна быть слеза монаха? — с интересом спросил его экзекутор.

— Все зависит от самого монаха. Если это монах-схимник, то слеза безвкусная, никакая. А если монах-алкоголик, то у него вообще нету слез, а вместо них из глаз выходит спирт. Я сам монах, — признался вдруг Неволин и уточнил: — Рыцарь-монах.

— Да… Это все мне напоминает одну восточную историю, — сказал Павлючик мечтательно и со стоном потянулся в кровати. — Один купец пришел в предместья Иерусалима и спросил у мальчика, пасущего овец: «Какая дорога в город самая короткая?» «Есть две дороги, — ответил ему мальчик. — Одна короткая, но по ней нужно идти долго. И одна длинная, но по ней можно дойти быстрее». «Покажи короткую», — сказал купец не подумав. И пастух ему показал. Купец пошел по ней и добрался до города только к вечеру, потому что путь ему преграждали канавы и буераки. И когда он, усталый и голодный, вошел в городские ворота, то взалкал, обратившись к полной луне: «Зачем я не выбрал дорогу длинную? Я бы уже давно сидел в тени векового сада и пил кошерное вино, заедая его лепешкой».