Орикс и Коростель - [101]

О, Джимми. Это не я!

Птицы уже поют. Перед рассветом небо серое, воздух заволокло туманом; на паутинках – жемчужины росы. Будь он ребенком, все это показалось бы ему новым и чистым – такое древнее, волшебное. Но сейчас он знает, что это иллюзия: как только взойдет солнце, все испарится. На полпути Снежный человек напоследок оборачивается и смотрит на «Пародиз», что потерянным воздушным шариком торчит в зелени деревьев.

У Снежного человека есть карта охраняемого поселка, он ее изучил и наметил маршрут. Он срезает путь по главной дороге к площадке для гольфа – без приключений. Вес мешка и пистолета уже ощущается; Снежный человек останавливается попить. Солнце уже встало, грифы парят: они заметили его, они увидели, что он хромает, они будут начеку.

Он минует жилой сектор, потом школьный двор. До периферийной стены приходится застрелить одного свиноида: тот всего лишь смотрел, но, без сомнения, был разведчиком, наверняка рассказал бы остальным. У боковых ворот Снежный человек останавливается. Рядом сторожевая башня, неплохо бы взобраться туда и осмотреться, может, глянуть, где тот дым. Но дверь в башню заперта, и он идет дальше.

На дне рва – никого.

Он шагает по полосе отчуждения – испытание для нервов: ему кажется, что на грани поля зрения шмыгает что-то мохнатое, что купы сорняков меняют форму. Наконец он в плебсвиллях; идет пустыми улицами, готовый к засаде, но никто за ним не охотится. Только грифы кружат, ждут, когда он станет мясом.

За час до полудня он залезает на дерево, прячется в тени. Съедает банку соевых сарделек и допивает первую бутылку воды. Теперь, не на ходу, нога опять напоминает о себе: она пульсирует, ноет и горит, будто ее втиснули в крошечную туфельку. Снежный человек втирает гель-антибиотик, хотя смысла нет: микробы, что поселились в ноге, наверняка уже выработали устойчивость к лекарству и теперь булькают внутри, превращая его плоть в кашу.

Со своего древесного наблюдательного пункта он оглядывает горизонт – ничего похожего на дым. Древесный, хорошее слово. Наши древесные предки, – говорил Коростель. – Они гадили на врагов сверху, прячась в листве. Самолеты, ракеты и бомбы – всего лишь усовершенствованный древний инстинкт, не более того.

«А что, если я умру, прямо тут, на дереве? – думает он. – Может быть, мне так и надо? Почему? Кто меня найдет? А если и найдет, что сделает?» О, глянь, еще один мертвяк. Тоже мне, удивил. Их тут как грязи. Да, но этот почему-то на дереве. Ну и что, кому какое дело?

– Я не простой мертвяк, – говорит он вслух.

Разумеется, нет. Каждый из нас уникален! И каждый мертвый человек мертв по-своему! А теперь, кто хочет рассказать нам, каково это – быть мертвым, своими собственными словами? Джимми, кажется, тебе не терпится поговорить, может быть, ты и начнешь?

Кошмар какой. Это что, чистилище? Если да, то почему оно так похоже на первый класс начальной школы?

Несколько часов не слишком освежающего отдыха, и Снежный человек идет дальше; от дневной грозы он прячется в развалинах дома в плебсвилле. Внутри никого, ни живых, ни мертвых. Потом он ковыляет к побережью, прихрамывая, набирает скорость, сначала на юг, потом на восток, к морю.

Он выходит на Рыбную Тропу Снежного Человека – невообразимое облегчение. Вместо того чтобы повернуть к своему дереву, хромает по тропе в деревню. Он устал, он хочет спать, но нужно успокоить Детей Коростеля – показать им, что он вернулся живой, объяснить, почему его не было так долго, передать сообщение от Коростеля.

По поводу Коростеля нужно что-то наврать. А как выглядит Коростель? Я не знаю, он сидел внутри куста. Горящий куст, почему нет? Главное, не вдаваться в подробности. Но он велел передать вам: теперь мне нужно две рыбы в неделю – нет, три рыбы в неделю, – а еще корни и ягоды. Может, водоросли добавить. Дети Коростеля знают, какие можно есть. И крабов – не земляных, а других. Скажет, чтобы их готовили на пару, по двенадцать за раз. Вроде очень скромные запросы.

А после встречи с Детьми Коростеля он распакует еду, съест что-нибудь и поспит на своем дереве. И ему станет лучше, и мозги у него будут работать, и он подумает, что делать дальше.

С чем делать, собственно говоря? Слишком сложно. Предположим, только предположим, где-то неподалеку есть другие люди, такие же, как он сам, – те, которые дымили, – и он должен быть в форме, когда с ними встретится. Он помоется – рискнет искупаться в пруду по такому случаю, – наденет чистую солнцезащитную рубашку, может, срежет бороду маникюрными ножницами.

Черт, он забыл карманное зеркальце. Склеротик!

На подходе к деревне он слышит странные звуки: непонятное пение, высокие и низкие голоса, мужчины и женщины вместе – гармония, двухголосье. Не совсем пение – скорее похоже на заклинания. Потом какой-то лязг, звон и глухой удар. Что это? Что бы это ни было, раньше они этого не делали.

Вот граница их деревни, вонючая невидимая стена, которая обновляется каждый день. Он переступает через нее, осторожно идет вперед, выглядывает из-за куста. Вот они. Он быстро пересчитывает их – почти все дети, все взрослые, за исключением пятерых – наверное, спариваются в лесу. Остальные сидят полукругом перед какой-то нелепой фигурой, огородным пугалом, чучелом. Сосредоточились на ней, поначалу не замечают его, когда он выходит из-за кустов и хромает вперед.