Орхидеи еще не зацвели - [60]

Генри внимательно оглядел Хьюго и пса и изрек:

— Да, я думаю, Лора права.

Остальные весомо кивнули.

— В каждой жизни случается дождь, — ни к селу, ни к городу процитировал Шимс.

— Не, ну вообще там не только оборотни, там еще бродит настоящая собака, которая фамильный призрак… — попробовал возразить Хью, — «огромен и черта черней самого, и пламя клубится из пасти его». А я сын сэра Чарльза, какой-никакой, а Баскервиль…

Но все закричали:

— Да брось ты! Какой пес?! Какой еще Баскервиль?!

— Хьюго Баскервиль, — уточнил Лайонс. — И неспроста я на него похож. Поставьте себя на место адской твари: район Баскервиль-Холла, полнолуние, и посреди всего этого я, вот в таком виде, мчусь на черном коне в ночи по угрюмым болотам.

— Не такие уж они угрюмые, — вставил Генри.

— Угрюмые они или развеселые, — продолжил Лайонс, — это в данном случае неважно. Важно, что ото всего увиденного в ней наверняка проснутся самые темные, пещерные инстинкты. А в ком бы на ее месте не проснулись?

— Пустяки, — сказала Лора. — Если уж так надо ставить себя на место адской твари, то она должна понять: ты занят, с тобой уже есть черный пес. И вообще она подумает, что у нее дежавю, и растеряется.

— Правильно! Правильно! — закричали все.

— Она знает, что уже загрызла Хьюго Баскервиля много веков назад.

— Верно! Верно!

— А ты опять скачешь себе, как ни в чем ни бывало.

— Да! Вот именно!

— Наверняка сама испугается.

— Да! Это точно! Она испугается!

— Я даже представляю, — сказал Шимс, — как она, ошарашенная, плетется вглубь трясины, вопрошая себя: «Что это со мной, маразм? Или всего лишь переутомление?»

Не встретив поддержки, Хьюго горько вздохнул и пошел. Он продолжал сомневаться, что адская тварь наделена такой тонкой душевной организацией, как ей приписывают, и настолько склонна к рефлексии. Гинефорт, выскочив через открытое окно машины, устремился на ним. Он был рад нежданной прогулке, и со звонким лаем урвал в темную чащу, оставив хозяина далеко позади. Художник подозвал пса и нажал на его ошейнике кнопку, отчего в пасти животного загорелась непонятно как просунутая туда лампочка. Стоически вытерпев эту процедуру, Гинефорт визгливо взлаял, плюясь пламенем, и снова ринулся вперед, но вскоре остановился, поджидая хозяина. Хозяин ускорил шаг. Вдвоем они являли собою то еще зрелище. Не знаю, как исчадия ада, но ежи точно разбегутся, да с таким топотом — на зависть легиону бесов.

— Ну что, поехали, — предложил Генри.

— Рукой взмахни, — посоветовал Петлюра. — Вот так: эх-ма!

— Зачем? Зачем? — раздались вопросы.

— Когда говоришь «поехали», надо махнуть рукой. Древний индейский ритуал, — объяснил Петлюра. Блуменфилд вопросительно посмотрел на него, но решил лучше не встревать. Эти анархисты, они с причудами, знаете ли.

— Ладно, поехали, — согласился Генри и махнул рукой. — А вас куда подкинуть-то? Может быть, в Баскервиль-Холл?

Зная Генри не первый день, я заметил некую натянутость в его вопросе — даже без Хью и Гинефорта в автомобиль бы мы не поместились, это ж вам не омнибус, где всем желающим можно висеть на подножке. Генри сделал вид, что этот факт ускользнул от его понимания. Но Блуменфилд — человек нахрапистый, циничный, и он не был столь уклончив:

— В эту таратайку мы не влезем, — прямо заявил он, как человек, у которого на счету столько денег, что незачем скрытничать. И подумав, добавил: — при всем уважении, мэм.

— Я останусь, — сказал Петлюра, — мне надо ребят подождать.

— Кого? — не выдержал Генри, — этих люпус-пролетариев?

— Люпус — это волк, — шепнул мне Шимс.

— Шимс, — напомнил я, — мой Кембридж…

— Ох, и правда, — извинился Шимс. — Все время забываю.

— Они, может, и люпусы, но я-то человек, — сказал Петлюра, тоже где-то нахватавшийся латыни. — Я их командир, я за них отвечаю, и я их должен дождаться.

— Сема, ты герой, — безапелляционно сообщил Блуменфилд.

— Я знаю, — скромно ответил герой, наливая себе, и наливая Блуменфилду.

— Ничего, поезжайте, — сказал Блуменфилд. — Не беспокойтесь. Мы подождем ребят.

— А вы не боитесь? — вдруг заинтересовалась Лора, подозрительно интенсивно искря глазами. Она как будто задумала каверзу, хотя, впрочем, это ее всегдашнее состояние. Она всегда готова предложить миру то, чем захлебнулась Помпея.

— Вы видите эту бутыль, дорогуша? — в свою очередь вдруг заинтересовался Блуменфилд.

— Да, — не стала скрывать Лора. — Ее можно не увидеть, только ее всю выпив.

— А можно чего-то бояться, ее всю выпив? — наводяще спросил Блуменфилд.

— Аааа! — озарено ответила Лора. — Значит, не боитесь.

— Не боимся, — ответил Петлюра. — Мы другого боимся, чтобы наши ребята случайно не укусили еврея.

— Да здесь нет никаких евреев! — воскликнул Блуменфилд. — Это ж еврейское ополчение!

Его логики я не понял, зато Петлюру понял, как никто. Я, как и он, тоже боялся другого. Лора Френкленд — в машине, посреди черных ночных болот, в полнолуние, замыслившая каверзу… тут, знаете ли, насторожишься. Но с другой стороны, и оставаться неприятно — ночь, обездвиженный бронепоезд, вервольфы и хорошая перспектива узнать из первых рук, существует ли среди местной нечисти призрак гигантской собаки, или тут, кроме вампиров и оборотней, больше нет никакой живности. Между прочим, увозя наследника рода Баскервилей, — пришла ко мне филантропическая мысль, — мы делаем хорошее дело, без нас на бронепоезде будет гораздо безопасней. Ведь это кошмар, как-никак, фамильный, а не общего пользования. Адский пес без повода не кинется, и если он кидается на вас, то есть смысл задуматься о причинах — что-то не так в вас самих, в вашем внутреннем мире. Вообще-то известно, что ему нужен Баскервиль, желательно, наследник. Унося ноги (некто грубый сказал бы «задницы»), мы отводим от бронепоезда удар. Конечно, нельзя рассчитывать, что нам дадут за это орден или хоть кто-то будет благодарен, но ведь такова судьба всех, кто творит добро ради добра, а не ради общественного резонанса.