Орфические песни - [2]

Отец будущего поэта, Джованни Кампана, — учитель единственной в городе начальной школы, маленький полноватый человек — был корнями из Фаэнцы; мать, Франческа Лути, рослая, физически сильная, с экспансивным и неуравновешенным характером — из тосканской глубинки. Лицом, статью и нравом Дино пошел в материнскую породу. Старший из двух сыновей, более яркий и одаренный, он с детства был предметом особых надежд родителей. В маленьком городе учитель считался персоной почти священной. Семья жила на виду. Родители изо всех сил старались дать детям приличное образование. Например, благодаря усилиям родителей познания Дино в иностранных языках выходили далеко за пределы гимназической программы: он читал на пяти языках, а по-французски впоследствии даже писал стихи. Восприимчивый к искусству и поэзии, хорошо играющий на фортепьяно, с правильно поставленной литературной речью, это был, по всем признакам, развитый мальчик из культурной семьи. При этом родители были глубоко религиозны: регулярное посещение церкви и домашние молитвы были важной частью быта.

«Глядя на него, все мне завидовали, говорили: вырастет — будет вам утешение», — горестно вспоминала впоследствии мать. С пятнадцати лет все переменилось: Дино стал неуправляем, и ввести его в какие-то рамки было невозможно вплоть до момента, когда за ним навсегда закрылись ворота психиатрической клиники. Учеба пошла под откос, ссоры с матерью стали переходить в жуткие скандалы и дебоши, о которых заговорил весь город. Лишь благодаря связям отца удалось получить свидетельство о среднем образовании. Послушавшись на какой-то момент родительских уговоров, Дино заставил себя поступить на химический факультет университета в Болонье, но завалил уже первую сессию. Оказавшись снова в родительском доме, он жил во власти никому неведомых дум и мечтаний. Днем уходил в леса и горы, а ночью, напившись крепкого кофе, до утра запирался с книгами. Весьма далеким от нормального было отношение Дино к противоположному полу: оно сочетало крайнюю стеснительность и внешнюю агрессивность, которая принимала формы патологические. Ситуация, в общем, понятна: рано развившийся парень, одаренный сверх меры физической силой, темпераментом и воображением, в муках неудержимого влечения. Но замкнутый, болезненно возбудимый, временами беседующий сам с собой, он лишь отпугивал ровесниц. Внутренняя борьба вырывалась наружу в виде агрессии: доходило и до топора в руке, и тарелки, и стулья не раз летели на улицу с третьего этажа. Даже многие годы спустя, в психбольнице, он и врачу ничего толком не объяснит. Может быть, лучше других понимал Дино один старый деревенский священник, который, вопреки общему мнению, называл его, уже тридцатилетнего, «самым добрым мальчиком на этом свете».

«Сумасшедший или не сумасшедший, но все понимали его превосходство», — спустя много лет запишет в воспоминаниях его товарищ. Бывшие друзья детства смутно чувствовали, что душа этого парня занята чем-то особенным, недоступным для них. Не только в родном городке, но и в компаниях студентов Болоньи — те, кому приходилось общаться с Кампаной накоротке, отмечали единогласно: «он не был похож ни на кого».

Страдания Дино нашли выход не только в безумных поступках: они же сделали его поэтом. Записывать стихи он начал, когда, после изгнания из университета и неудачной попытки завербоваться в солдаты, жил в Марради, как всем казалось, без всякого дела. В это время он много читает — как итальянских поэтов прежних поколений, так и иностранных, часто на языке оригинала. Главными его вдохновителями становятся французские «проклятые»: Бодлер, Верлен, Рембо, Малларме. (Впоследствии цитаты из «проклятых» будут буквально насквозь пронизывать «Орфические песни».) Дино открывает для себя и автора куда менее известного — Жерара де Нерваля. Его восхищают великие американцы — По и Уитмен.

Разделяя с «про́клятыми» добровольную отверженность, он не перенимает у них усталое, трагически-безнадежное отношение к жизни. В этом сказывается национальный характер, выраженный у Кампаны с большой силой. Итальянец не прекращает любить жизнь и мир даже в безнадежных обстоятельствах.

Человек совсем молодой, Кампана не дает себя увлечь юношеской склонности к бунту и ниспровержению авторитетов. Недавно народившийся футуризм, с его претензиями на исключительность и тотальное господство в культурном мире, с агрессивными призывами «сжечь Рафаэля», вызвал у Кампаны лишь обратную реакцию. Тысячелетнее культурное наследие своей страны он воспринимает с редкой естественностью, не «отдавая дань уважения», но дыша им словно воздухом. Строки «Божественной комедии», живопись Гирландайо, скульптура Микеланджело для него — не «мировые шедевры», не канонические образцы, но голоса, цвета и формы родной земли, чистые выражения духа ее народа — его предков и земляков. Кампану не заботит внешняя оригинальность. Он откровенно называет себя учеником, не стесняясь напрямую вставлять в свои стихи всевозможные заимствования. Но уже с самых первых образцов его поэзия обретает свое лицо и свой голос.