Орест Кипренский. Дитя Киприды - [17]

– Хорошо, что вы до этого не умерли от собственной руки, – заметил Орест, улыбаясь.

– Судьба уберегла! А знаете, Орест, зачем я хочу посадить этот саженец ночью?

– Лучше принимается? – пошутил Орест.

Но Бакунин ответил серьезно:

– Напротив, итальянский клен очень солнцелюбив. Растет в горах и на открытых солнечных местах. Мы с вами посадим его ночью. Он переживет эту холодную июньскую ночь. Для него она холодная, ведь он – средиземноморец. А утром он увидит солнце. Его счастье просто отложено…

Орест уже вырыл в глинистой почве ямку и посадил в землю маленькое растение с чуть лохматыми серо-голубыми с изнанки листьями – безжизненное и совсем поникшее.

Бакунин продолжил после паузы:

– Да, завтра он увидит солнце. Чуть-чуть подождать. Но примется ли он?

Он дружески коснулся руки Ореста, испачканной на этот раз не краской, а землей.

– Я верю, Орест, что вы увидите итальянское солнце.

– Видно, у меня на роду «отложенное счастье», – рассмеялся Орест. – И знаете, мне даже кажется, что в Италии я предпочту не солнце, а луну.

Ванька принес из колодца воды и полил маленькое дрожащее растение.

– Вот будет о вас память, – сказал хозяин, несколько расчувствовавшийся. – Пойдемте в дом. Слышите? Наш милый корсиканец Лоди что-то уж слишком бурно разыгрался на фортепьяно!

…С весны 1811 года Орест Кипренский жил в Твери, где в это время находился малый императорский двор великой княгини Екатерины Павловны, вышедшей замуж за принца Георга Ольденбургского – младшего сына сестры вдовствующей имератрицы. Принц был назначен генерал-губернатором Твери.

Бывал тут Николай Карамзин, читавший в рукописи «Историю государства Российского», и сам Александр I, привязанный к сестре. Сюда стекались молодые дворяне, например братья Кочубеи, один из которых пишет о влюбленности Кипренского в Екатерину Павловну[57]. Видимо, об этом при дворе ходили слухи. Говорили даже, что он ей признался во время урока рисования[58], но Василий Толбин не решился привести этот шокирующий факт в своей биографии Кипренского. (Сам факт говорит об отсутствии у «звездного мальчика» Ореста дистанции по отношению к сильным мира.)

Пенсиона для поездки в Италию Кипренский тут не получил, но, пожалуй, впервые в такой близи смог увидеть высшую российскую аристократию. И не только увидеть, но и запечатлеть.

Хотя в совете Академии художеств его жительство в Твери будет определено как пребывание при великой княгине Екатерине Павловне[59], он ощущает себя свободным. Никаких парадных портретов! Никакого расшаркивания! Судя по портретам, сановная среда при близком знакомстве мало ему понравилась. Все они были в искусстве дилетантами, начиная от Екатерины Павловны, учившейся живописи у вернувшегося из Италии академика Егорова, до ее супруга принца Георга, перелагавшего «темными» стихами акварели своего корреспондента – немецкого живописца И. Ф. Тишбейна.

А вот со своими губернаторскими обязанностями принц справлялся плохо. Александр Бакунин в дневнике досадует, как его обманывают, получая награды «за бескорыстие», но при этом бессовестно наживаясь[60].

Маленький, на дощечке написанный портрет принца Георга дает, судя по всему, очень точно уловленный образ какой-то болезненной расслабленности, почти идиотизма персонажа, что роскошным военным мундиром с красным воротником только подчеркивается. Бледное, с залысинами, некрасивое лицо в полупрофиль, маниакально застывший взор, отсутствие какого-либо внутреннего движения в лице и фигуре – все это говорит о том, что художник вскоре умершему от тифа принцу Георгу не симпатизировал. Дворянское собрание Твери после смерти Георга Ольденбургского заказало Кипренскому увеличенный вариант портрета. Впрочем, неизвестно, был ли заказ выполнен.

Не польстил он, по ее собственному выражению (в передаче Александра Бакунина[61]), и великой княгине, портрет которой, вероятно, парный к портрету Георга Ольденбургского, до нас не дошел. Интересно, что даже пылкие чувства не могли заставить Кипренского «приукрасить» модель.

Эта пара несколько напоминает семейство герцогов из романа Сервантеса, не способное оценить «высокое» безумие Дон Кихота. Тут сказалось какое-то общее разочарование художника в высшем свете.

В письме к Александру Бакунину, написанном зимой 1813 года уже из Петербурга, Кипренский описывает свою петербургскую светскую жизнь в весьма негативных тонах: «…теперь я живу по необходимости в большом свете или, сказать лучше, в утонченном хаосе, здесь хлопотам и обязанностям конца нет, а надобно скрывать хлопоты и всегда казаться веселым и беззаботным, чтоб в ремесле светского человека успеть»[62].

Начало изучения этого малоприятного для Кипренского «ремесла» приходится на тверской период. В Твери пишет он и князя Ивана Гагарина – управляющего двором, иначе – шталмейстера. Изображенный в роскошной зеленой шинели-пальто с меховым воротником, в профиль, на светлом фоне – князь редкостно «никакой», как Манилов у Гоголя. Он барственный и «обтекаемый», одним словом – царедворец. Причем даже не «лукавый» – это было бы какое-то конкретное определение, а тут «все смазано». Художник пишет князя вполне отчужденно и холодно («Портрет князя И. А. Гагарина», 1811, ГРМ). Интересно, что через несколько лет судьба вновь столкнет его с Иваном Гагариным и художник будет в его доме с большим вдохновением писать и рисовать возлюбленную, а потом жену князя – талантливую актрису Екатерину Семенову.