Орест и сын - [60]
Колыбель качалась, захватывая все выше, словно чужая сила раскачивала Чибиса, не давая опомниться. Еретическая правда не требовала доказательств. В этой колыбели они лежали вдвоем, как два продолговатых камня, закутанных в белые пеленки. Обмирая, он поднял руку и коснулся ее лица. “Ду- рак!” — Инна отшатнулась.
Решительно шагая, она пыталась представить себе кусочки клеенки. Привязывают прямо к младенцу. По телевизору показывали детектив — сцену в морге: труп с клеенчатым клочком на ноге. “Интересно, — она думала, — тети-Лилиным, которые родились мертвыми, успели привязать?”
Перейдя линию, Инна свернула на Средний проспект. На тротуаре напротив кондитерской стояла белая машина. Прохожие обходили стороной. “Соседи, соседи вызвали…” — какая-то старуха говорила громко. Из ближней па-радной выступила процессия: два санитара тащили тяжелые носилки. На них лежал серый брезентовый мешок. Водитель вылез из кабины и распахнул дверь. Молодая докторша, зажимая нос платком, забиралась на переднее сиденье. “Совсем с ума посходили… Чего в неотложку-то звонить? Есть же специализированные”. — Она хлопнула дверцей.
“Кто-то умер”, — Инна отметила безучастно. Снова тошнило, и кружилась голова. “Надо что-то съесть”, — проводив взглядом отъезжающую машину, она свернула в кондитерскую. Две старухи вошли следом. Они были одеты как-то странно: распахнутые пальто поверх затрапезных халатов.
“Ой, не дай бог! Такая смерть…” Инна прислушалась. Старуха, встречавшая неотложку, давала объяснения. Другая прихлебывала из чашки, неопрятно подтирая рот. “Как представишь, один, на полу, почитай, целую неделю…” — она сокрушалась сочувственно. “То-то и оно! Один как перст. И за гробом — некому. Так и прожил жизнь — пустоцветом”. — Первая поджала губы, распространяя осуждение на всю прожитую жизнь. “Зато — уче-еный”, — ее товарка восстанавливала невидимую справедливость. “Это — да”, — старуха согласилась охотно. Ученость, признанная посмертно, не вызывала зависти. “Врачи-то как приехали, я и заглянула. Гря-язь… Клеенка рваная, банки из-под консервов… Так-то сосед был ничего, приличный. Здороваться, правда, забывал. Бывало, скажешь: здрасьте. Зыркнет, как петух — голову набок, а потом ничего, поздоровается”. — “Профессор, что ли?” — другая переспросила понятливо. “Вроде того, — старуха ответила не очень уверенно. — Правда, на вид неказистый — хлипкий какой-то. Портфельчик тоже рваненький. Вот у нас на втором — ни дать ни взять чистый профессор: Мария-дворничиха говорила, всегда первым здоровался. Тоже помер. А этот ходит, ходит с портфелем… Но книг у него! Я-то, не будь дура, зашла с милицией. Встала так скромненько, будто понятая. Уж я закон знаю: у них положено. Давно заведено. Теперь, конечно, не то. Раньше по полночи сидели. А этот, нынешний, и глядеть не стал. Чиркнул в бумажке. Но кни-иг! Чего они в этих книгах читают? Все умными хотят помереть… Полка на полке: так, так и так. — Старуха чертила руками. — Я еще, думаю, надо глядеть в оба, а то врачи эти — тоже интеллиге-енты. Раз-два — и в сумочку. Долго ли книжку-другую прибрать!” — “А, пусть бы и брали. Нет же у него никого. Кому достанется?” — “Не-ет, — старуха ответила важно. — Пока жив — пользуйся, помер — все государственное”. — “Ну да, ну да”, — товарка поддержала испуганно. “Ты-то должна его пом- нить! — старуха вроде спохватилась. — Сюда часто заходил. Бородавка еще агромадная. Чисто картошина — на полгубы”. Другая закивала.
Инна вспомнила смутно. “Неужели — ученый?” В памяти осталась бородавка и скомканный грязный платок.
“Вот я и говорю: захожу, вижу, на кухне санитар ихний тетрадку какую-то листает. Увидел меня, положил. Потом уходить-то стали, я — в кухню. Тетрадку эту прибрала: вдруг, думаю, чего важное. Может, родственники какие записаны — хоть позвонить, сообщить… Человек же… К себе пришла — полистала: глупости одни ученые. Про родственников ни слова. Надо бы вернуть, думаю, а потом, думаю, чего возвращать-то: тетрадка — не книжка. Не велика ценность — небось не продашь. Мне-то тоже не нужна: выбросить надо”. Старуха сунулась в карман, достала и пихнула на подоконник. Товарка не взглянула.
Тетрадь, лежавшая на подоконнике, манила Иннин взгляд: старик записывал перед смертью. Незаметно подбираясь поближе, она думала о том, что старики хитрые, знают всякое, о чем никого не спросишь… Она завела руку за спину. Старухи, увлеченные разговором, ничего не заметили.
“А нашли-то как?” — “Ужасти! Из-под двери понесло. — Старуха, укравшая тетрадку, прихлебнула с аппетитом. — Вонь несусветная. День хожу, другой хожу, думаю: крыса, что ли? Потом уж соседи вызвали. У нас, бывало, в деревне: крыса в подполе сдохнет и ну смердеть, хоть караул кричи. А тут вроде человек…”
Черствый коржик встал поперек горла. Чувствуя тошнотворный запах гнили, Инна выскочила, зажимая ладонью рот.
Домашние спали. Она поднялась и зажгла ночник. Первое — отыскать клеенки, второе — прочесть записи. И то и другое следовало делать тайно. Ночью искать нельзя — родители услышат. Значит, Инна решила, начинаем с тетрадки.
Елена Чижова – коренная петербурженка, автор четырех романов, последний – «Время женщин» – был удостоен премии «РУССКИЙ БУКЕР». Судьба главной героини романа – жесткий парафраз на тему народного фильма «Москва слезам не верит». Тихую лимитчицу Антонину соблазняет питерский «стиляга», она рожает от него дочь и вскоре умирает, доверив девочку трем питерским старухам «из бывших», соседкам по коммунальной квартире, – Ариадне, Гликерии и Евдокии. О них, о «той» жизни – хрупкой, ушедшей, но удивительно настоящей – и ведет рассказ выросшая дочь героини, художница… В книгу также вошел роман «Крошки Цахес».
В романе «Крошки Цахес» события разворачиваются в элитарной советской школе. На подмостках школьной сцены ставятся шекспировские трагедии, и этот мир высоких страстей совсем непохож на реальный… Его создала учительница Ф., волевая женщина, self-made women. «Английская школа – это я», – говорит Ф. и умело манипулирует юными актерами, желая обрести единомышленников в сегодняшней реальности, которую презирает.Но дети, эти крошки Цахес, поначалу безоглядно доверяющие Ф., предают ее… Все, кроме одной – той самой, что рассказала эту историю.
Елена Чижова – автор пяти романов. Последний из них, «Время женщин», был удостоен премии «Русский Букер», а «Лавра» и «Полукровка» (в журнальном варианте – «Преступница») входили в шорт-листы этой престижной премии. Героиня романа Маша Арго талантлива, амбициозна, любит историю, потому что хочет найти ответ «на самый важный вопрос – почему?». На истфак Ленинградского университета ей мешает поступить пресловутый пятый пункт: на дворе середина семидесятых. Девушка идет на рискованный шаг – подделывает анкету, поступает и… начинает «партизанскую» войну.
Елена Чижова, автор книг «Время женщин» («Русский Букер»), «Полукровка», «Крошки Цахес», в романе «Лавра» (шортлист премии «Русский Букер») продолжает свою энциклопедию жизни.На этот раз ее героиня – жена неофита-священника в «застойные годы» – постигает азы непростого церковного быта и бытия… Незаурядная интеллигентная женщина, она истово погружается в новую для нее реальность, веря, что именно здесь скроется от фальши и разочарований повседневности. Но и здесь ее ждет трагическая подмена…Роман не сводится к церковной теме, это скорее попытка воссоздания ушедшего времени, одного из его образов.
Новый роман букеровского лауреата Елены Чижовой написан в жанре антиутопии, обращенной в прошлое: в Великую Отечественную войну немецкие войска дошли до Урала. Граница прошла по Уральскому хребту: на Востоке – СССР, на Западе – оккупированная немцами Россия. Перед читателем разворачивается альтернативная история государств – советского и профашистского – и история двух молодых людей, выросших по разные стороны Хребта, их дружба-вражда, вылившаяся в предательство.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
ТРЯПИЧНАЯ КУКЛА Какое человеческое чувство сильнее всех? Конечно же любовь. Любовь вопреки, любовь несмотря ни на что, любовь ради торжества красоты жизни. Неужели Барбара наконец обретёт мир и большую любовь? Ответ - на страницах этого короткого романа Паскуале Ферро, где реальность смешивается с фантазией. МАЧЕДОНИЯ И ВАЛЕНТИНА. МУЖЕСТВО ЖЕНЩИН Женщины всегда были важной частью истории. Женщины-героини: политики, святые, воительницы... Но, может быть, наиболее важная борьба женщины - борьба за её право любить и жить по зову сердца.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.