Оренбургский владыка - [93]

Несся атаман по «колесухе» со скоростью курьерского поезда, да оглядывался, боясь, что части Пятой советской армии ворвутся к нему в тамбур вагона. Плохо было атаману. Рассчитывал он остановиться на Ишиме, но красные поднажали, и Дутов перелетел через реку, не сбавляя скорости и теряя людей.

Удалось задержаться на линии Атбасар — Кокчетав и приготовиться к обороне. Но шестого ноября поступило пренеприятнейшее известие — пал Омск, столица Верховного правителя. Пришлось снова собирать вещички и катиться дальше. И — изобретать новые методы борьбы.

Дутов начал подумывать о партизанской войне. И опять смешали все карты красные — они с севера устремились на Акмолинск и овладели им. В тылу у Дутова сложилась угрожающая обстановка — слишком много там скопилось неприятеля, — и части атамана продолжили отступление.

Над мерзлой степью нависло плоское выстуженное небо. Полог его целиком, от края до края, был будто выкован из серого металла, на котором ничто не задерживалось — ни звезды, ни луна, ни солнце. Даже облака, и те соскальзывали с плотного чугунного полога, их место быстро занимали другие.

Платонов, небритый, с обожженным морозом лицом, выманил из норы сонного недоумевающего сурка, и в то же мгновение из винтовки его сшиб калмык. В крохотной низинке друзья развели костер, в закопченный котелок напихали снега и сварили сурка.

На запах еды сбежались голодные тощие солдаты — они были готовы смести горстку счастливцев, но над котелком поднялся Платонов и демонстративно подкинул в руке карабин:

— Ребята, не шуткуйте!

Солдаты, рыча, отступили от костра. Калмык зачерпнул ложкой немного варева, подул на него, причмокивая вкусно, попробовал:

— Соли мало.

Соль так же, как и хлеб, шла на весь золота. Платонов вздохнул, перебросил карабин из одной руки в другую, достал из кармана шинели мешочек:

— Расходуй с умом.

С похлебкой расправились в несколько минут. Последним на дно чугунка запустил ложку Еремей, ничего не выскреб и, облизав ложку, сунул ее в заплечный мешок. Крякнул с невольной досадой:

— Мало!

— Зверья в степи совсем нет. Я тут бывал раньше, охотился, — сказал калмык. — Здесь и лисы были, и волки, и коз много.

Еда из-под каждого стебля смотрела. А сейчас…

— Ушла еда на юг, — Еремей вздохнул, — война отогнала.

Потапов согласно кивнул.

— Было бы в армии больше коней и верблюдов — зарезали бы, — сказал он, спрятав ложку в карман.

Прапорщик вытянул вдруг голову, поспешно вскочил с места, гулко пристукнул каблуком одного сапога о другой и рявкнул сипло:

— Встать!

Вдоль костров шел в высокой казачьей папахе Дутов, за дни и месяцы отступления он стал еще меньше, совсем сдал в весе и росте, с серого лица устало смотрели черные глаза. Сапоги у атамана, несмотря на походные условия, были начищены до блеска. Он медленно двигался вдоль костров, прикладывая руку к папахе, останавливался, что-то говорил греющимся солдатам, шел дальше.

За атаманом вплотную, не отставая ни на шаг, перемещался ординарец — дюжий есаул, с торсом, плотно перехваченным кожаными ремнями. Есаул предусмотрительно расстегнул кобуру маузера, готовый в любую секунду прикрыть атамана. Поскольку Дутов занимал сейчас главную казачью должность в России и ему подчинялись все казачьи части от Терека и Екатеринодара до Хабаровска и Никольск-Уссурийска, то и в ординарцах у него теперь ходил не безродный Еремей Еремеев, а казак в хорошем офицерском чине — есаул Мишуков.

Подойдя к костру прапорщика Потапова, атаман увидел старых знакомых, улыбнулся слабо, через силу.

— Здравствуйте всем вам, — произнес сипло. Со вздохом качнул головой: — Сколько верст вместе пройдено, а?

— О-о, ваше высокопревосходительство, — протяжно начал Еремеев.

— Что-то ты ко мне по-старорежимному обращаешься, — Дутов по-простецки, будто классный дядька, покачал головой. — Превосходительства и высокоблагородия еще Керенским отменены.

— Зато звучит как здорово, Александр Ильич! — Еремеев указательным пальцем правой руки потыкал в небо. — Песня!

— Голодно, прапорщик? — неожиданно обратился атаман к Потапову.

Потапов вытянулся:

— Держимся!

— Продержитесь еще немного, — тон атамана сделался просящим, — пройдем степь, селений будет встречаться больше… В селах есть продукты, нас накормят.

— Держимся, господин атаман, — повторил Потапов, скребнул сапогами по снегу. — Не подведем.

— Верю, — тихо и благодарно проговорил Дутов, двинулся дальше.

Вместе с военными через степь уходили и гражданские, опасавшиеся прихода большевиков, упаковавшие все самое ценное в баулы и рванувшие вслед за Дутовым. В никуда. Те из них, кто был побогаче, купили себе верблюдов и в походе мерзли под ветром, покачиваясь на верху между горбами, те, кто победнее, шли пешком, с трудом разгребая снег и глухо стеная. Военным было в этом походе трудно, гражданским — еще труднее.

Верблюды лежали на снегу, окружая полукольцом их табор, поглядывая на людей отрешенно и высокомерно, как по команде начиная жевать жвачку — по команде и останавливаясь. В центре табора, на небольшом жестком ковре, свернутом в трубу, у пламени костра сидела тихая, скромная женщина с маленькой головой и волосами, забранными на затылке в пучок. Увидев подходящего к костру атамана, она подняла темный печальный взор, улыбнулась ему.