Оренбургский владыка - [118]

— Такие сведения привез и Еремеев.

— Верно. Это свидетельствует о том, что никаких особых денег атаман не имеет и помощи ни от кого, кроме как от генерала Багича, не ждет. А деньги и помощь ему ой как нужны.

Чанышев согласно качнул головой.

— В общем, понятно одно: надо ускорять ликвидацию атамана. Не будет Дутова — не будет и этой головной боли. — Касымхан побарабанил пальцами по столу.

— Молодец, товарищ Чанышев! — громко воскликнул начальник регистрационного пункта. — За что я тебя люблю, знаешь? За сообразительность.

Чанышев потрогал усы и ничего не сказал Давыдову. Конечно, ускорить ликвидацию атамана нужно, но и торопиться тоже нельзя, — операция может сорваться. Тогда ни Чанышеву, ни Давыдову голов не сносить.

На улице стоял ноябрь. Холодный ноябрь двадцатого года.

Через несколько дней в кабинет Чанышева в Джаркенте постучался красноармеец в обмотках, с самодельными костылями, — судя по всему, он только что выписался из госпиталя. Войдя в кабинет, красноармеец оглянулся подозрительно, словно бы проверял, есть у здешних стен уши или нет, и сказал:

— Я от Александра Ильича.

Чанышев оценивающе оглядел красноармейца:

— Письмо есть?

— Есть.

— Давай сюда, — протянул руку Чанышев.

Красноармеец полез за пазуху… Письмо действительно было от атамана, написано его рукой, — Дутов просил пристроить своего агента по фамилии Нехорошко куда-нибудь в советское учреждение на неприметную должность. На следующий день в милиции появился новый писарь. По фамилии Нехорошко. У Чанышева теперь работали уже два агента атамана — Еремеев и Нехорошко.

Проезжая по крепости на экипаже, Дутов неожиданно заметил плечистого господина, с откровенным любопытством разглядывавшего его.

Наряжен господин был так, как никто в крепости, наверное, не наряжался: в старую генеральскую шинель с красными отворотами и споротыми погонами. Давно не стиранный клетчатый шарф не скрывал шею, покрытую синеватой куриной кожей.

На ногах незнакомца красовались роскошные отлитые из чистой гутапперчи, американские галоши яркого оранжевого цвета, кое-где испачканные грязью. На голове вороньим гнездом торчала нахлобученная по самые уши старая шляпа, украшенная дыркой. И если лицо этого диковинного господина мало о чем говорило Дутову, то галоши, похожие на гусиные лапы, мигом вернули его в прошлое, в Оренбург пятнадцатого года и в Петроград семнадцатого, напомнив об одном из борцов, на чьем поединке Дутов когда-то присутствовал.

— Святой отец, — атаман толкнул локтем сидевшего рядом отца Иону, — того казаки стали звать совсем не по праву «святым отцом», но Иона против этого не возражал, — а, святой отец!

Отец Иона, клевавший носом после бессонной ночи, — пришлось выяснять у одного казака, где тот взял красные листовки, отпечатанные в городе Верном, — дернулся, вскинул голову и обвел мутными глазами пространство.

— Я весь внимание, Александр Ильич, — слазал он.

— Глянь-ка на это чучело, — попросил Дутов.

— Какое чучело?

— Вон, у хлебной лавки стоит.

Отец Иона оценивающим взглядом окинул бывшего борца.

— Ну?

— Лазутчик ведь. Присмотри за ним!

Лицо у отца Ионы дрогнуло, смуглые полные щеки посветлели, веки опустились на глаза. Впрочем, сквозь реденькие, кокетливыми запятушками загнутые ресницы пробивался наружу острый колючий свет, — несмотря на внешнюю сонливость, отец Иона всегда находился начеку, все видел и все слышал.

— Угу, — произнес он едва различимо, в себя.

Вечером бывшего борца пытали, стараясь выяснить, какое же задание он получил от красных комиссаров, что ему надо в Суйдуне. Но борец молчал. Он и сам не знал, если откровенно, что ему надо в крепости. Забрел он сюда в основном ради любопытства, красных комиссаров в глаза не видел, хотя слышал про их кожаные тужурки, да про маузеры, но это совершенно не имело отношения к нему, к борцовскому ковру и к цирку. Отец Иона внушал тихим ласковым голосом:

— Ты должен уразуметь, что я с тебя шкуру сниму с живого, но правды добьюсь… Говори, что тебе наказали красные комиссары?

Борец с трудом шевелил челюстью, слизывал языком кровь с губ и отрицательно качал головой:

— Я не знаю никаких комиссаров… Поверьте мне! Честное слово!

— Зачем ты сюда приехал? Что тебе надо в Суйдуне?

— Цирк… — борца трепала одышка, внутри сидела боль, скручивала его в веревку, ему хотелось сейчас одного: заползти в угол этого темного вонючего помещения и затихнуть там. — Цирк… — горло, грудную клетку ему здорово трепал кашель, борец гхакал так, что у него чуть зубы не вылетали.

— Цирка нам только не хватало, — отец Иона поморщился, — ко всем нашим бедам и заботам… Пхе! — Он повернулся к угрюмому звероватому казаку с плоским лицом и блестящими глазами. — Выдерни-ка ему пару ногтей на правой руке…

Борец ничего не мог сказать, потому что приехал организовать в Суйдуне гастроли передвижного цирка, отец Иона по воле атамана загубил невинную душу. Утром часовые нашли за крепостной стеной, в сточной канаве окоченевший громоздкий труп с босыми грязными ногами. Роскошные галоши борца приглянулись одному из «аборигенов», и тот поспешил присвоить их себе. Похоронили его, как «неизвестное лицо», установив на могиле фанерку с соответственной надписью, фанерку кто-то вскоре украл, еще через месяц могила сровнялась с землей, и ничто уже не свидетельствовало о том, что тут похоронен человек.