Оренбургский владыка - [113]

— У меня к вам письмо, — тихим, едва различимым голосом сообщил посланец, добавил, наклонившись к Чанышеву: — от Александра Ильича лично.

— Генерал любит лично писать письма, я знаю… Имеет литературный дар, — Чанышев рывком протянул руку: — Давайте сюда письмо!

Фамилия у дутовского посланца была простая, очень русская — Еремеев. И звали его просто — Еремеем.

К починенной, в четырех или пяти местах сетке нужен был кол, но найти на безлесом Зайсане деревяшку — дело почти безнадежное. Поэтому Бембеев, пометавшись по берегу, решил выбрать камыш потолще и обойтись им, иначе он вряд ли что поймает — все судаки с сазанами будут над ним смеяться. Сняв сапоги, развесив на кустах чернобыльника портянки, стянув брюки и также накинув их на упругий куст — пусть одежда подсохнет, — он в кальсонах залез в воду. Вода была теплой, ног касались своими гладкими телами рыбешки, щекотали кожу.

Выбрав несколько толстых, с узловатыми стволами стеблей камыша, Бембеев выдернул их и выволок на берег. Там один заострил, обрезал верх. Работой своей остался доволен, привычно цецекнул языком. Камышовые колья он вогнал в ил заостренным концом, подналег на них, укрепляя, примотал край сетки к одному, потом другому колу, проверил на прочность — не оборвется ли — с воодушевлением поплевал на руки — можно было делать первый заход.

Дно озера круто опускалось, под ноги попадались скользкие водоросли, какие-то ракушки, еще что-то. Африкан зашел в воду по шею и, сипя от напряжения, делая широкую дугу, поволок к берегу кол с привязанным концом сети. Пока тащил, упираясь в дно босыми пятками, почувствовал один сильный удар, за ним второй. Сердце у него радостно екнуло. Следом раздался еще один удар, чуть не выбивший у него из пальцев камышовый кол с сеткой, в голове мелькнула мысль, что это не рыба попала, а целый поросенок — слишком уж велико было сопротивление.

— Ого-го-го! — закричал калмык восторженно.

Возбужденные чайки поддержали его согласными воплями, взмыли в воздух, сыпя в озеро водяной сор, будто шрапнель. Африкан, чувствуя, что невидимая рыбина буквально выламывает у него из рук кол, засипел сильнее, поспешил к берегу. Мелькнула испуганная мысль «Уйдет ведь!» Рыба была не только сильная, но и хитрая, не боялась шевелящихся в воде белых ног. «Не сожрала бы!» — возникло в мозгу опасливое, и Африкан еще проворнее заработал ногами по дну.

Чем ближе была влажная темная кромка песка, тем сильнее становилось сопротивление добычи, тем буйнее вели себя «поросята», угодившие в сеть. Африкан не сдержался, радостно захохотал — он наварит не только ухи, но и навялит рыбы.

— Ого-го-го! — вновь закричал он, отпугивая от себя наглых остроклювых чаек.

Калмык благополучно выволок добычу на берег — хватило и ума, и сноровки, и фарта. Добыча оказалась все-таки не так велика, как казалось в воде: буйный сазан килограммов на шесть, который никак не мог смириться с тем, что спросонья угодил в неприятность, вполне приличный судачишко с мутным пьяным взглядом и штук шесть хулиганистого вида окуньков… Главное было — не упустить сазана, Африкан извлек из-под ноги здоровенную ракушку, саданул ею сазана по голове, целя в глаз.

— Не дергайся, — исступленно выкрикнул он, — не брызгайся бульоном, раз сидишь в супе.

Сазан покорно стих.

— Так-то, паря, — одобрил поведение сазана калмык.

У него с собой было несколько картофелин, тряпица с разными ароматными китайскими корешками, пяток луковиц и даже лаврушка — все то, без чего уха не бывает ухой. Он, правда, привык к ухе по-степному, а в нее обязательно добавляют несколько помидорин, — да еще три-четыре наперстка смирновской водки — но ни того, ни другого, увы не было… Африкан наполнил котелок водой, под днище сунул полдесятка изрезанных ножом камышовых кочерыжек, затем хряснул куском немецкой стальной подковы по кремнию, высек целый сноп ярких брызг, дружно нырнувших в кусок ваты. Вата немедленно поглотила горящие брызги, через несколько мгновений над ней поднялся вонючий сизый дымок. Прошло еще немного времени, и в котелке забулькала вода. Звук этот — уютный, — напомнил Африкану о доме и заставил повлажнеть глаза.

Над Зайсаном плыли невесомые прозрачные облака, чайки, сожрав все рыбьи внутренности, выброшенные Африканом на песок, проглотив чешую и слизь, теперь сонно качались на воде, напротив костра и также ожидали ухи.

Отвел Африкан Бембеев душу сполна. Отяжелел так, что даже не осталось сил, чтобы подняться — отполз в сторону, в камышовую тень, и там задремал.

Сквозь дрему Африкан услышал, как тихо заржал его конь, пасшийся в сотне метров от мазанки. В другой раз, особенно если бы дело происходило на фронте, Африкан обязательно бы обратил на это внимание, а сейчас лишь сыто шевельнулся, подумал, что конь увидел лягушку, вылезшую из воды. Он не знал, что ждет его впереди, и не хотел забивать себе голову озабоченными мыслями — рано еще.

Через несколько минут Африкан уже видел себя в степи, посреди волнующегося серебряного пространства, — отец установил юрту на мягком ковыльном пятаке. Африкан зачарованно смотрел на переливающиеся под ветром макушки ковыля, на крупный красный диск солнца, повисший низко над землей, и радовался жизни. Из юрты вышел отец, встал у сына за спиной, тряхнул роскошной волчьей шкурой, которую держал в руке.