Орельен. Том 2 - [96]

— Этого еще только недоставало, — в ярости воскликнула Регина. — Мы им заплатили или не заплатили? Так о чем же говорить! Что наше — то наше…

Робкие попытки Гонтрана втолковать супруге, что эти требования восходят к идее собственности, успеха не имели.

— Победители мы в конце концов или нет?

Впервые Орельен услышал эту фразу из женских уст. Странное она произвела на него впечатление. Так или иначе, он не одобрял старьевщицких повадок своих соотечественников. Даже немножко стыдился. Как-то утром, задумавшись, он шел своей любимой горной тропкой к северо-востоку от Штейнаха, как всегда в полном одиночестве, голый по пояс, закинув за плечо сверточек с двумя бутербродами. Он, по-видимому, сбился с пути и вдруг оказался лицом к лицу с полдюжиной немцев, настоящих немцев, в светло-песочных и серо-зеленых костюмах, с женами, — и жены, признав в этом загорелом туристе чужеземца, вдруг начали грозить кулаками, кричали, что всех чужаков выгонят прочь, а мужья старались их успокоить, шептали им что-то, и в эту-то минуту, проходя мимо их группы по узкой тропинке, вившейся между пропастями, с неприятным ощущением, что достаточно толчка плечом и можно полететь с высоты тысячи метров, — в эту минуту Орельен не слишком ощущал себя победителем, а был скорее сконфужен. Особенно при мысли, что на их месте и он сам, вероятно, чувствовал бы то же самое; достаточно вспомнить о чете Флорессов. Впрочем, такие инциденты случались крайне редко. Гораздо чаще местные жители были сама любезность.

У Орельена вышли затруднения с деньгами: ежемесячную сумму запоздали перевести — ясно, по глупейшей нерасторопности банка, а тем временем крона все падала… О, конечно, он мог бы найти выход. Но вместо этого зачем-то принял предложение Флоресса и поселился у них, в комнате, отведенной для гостей. Дом был какой-то особенно огромный. Флорессы за эту комнату ничего не доплачивали, если не считать стирки постельного белья. И потом, не мог же он обидеть Регину.

Однако, когда он получил письмо от дяди Блеза, он испытал радость Ливингстона, заметившего на горизонте караван Стэнли. Амберьо направлялся в Мюнхен и решил сделать крюк специально ради того, чтобы повидаться с Орельеном, но просил его приехать в Инсбрук, потому что Штейнах стоял в стороне. Приятно было встретить на вокзале их обоих, дядю и тетю Марту, ничуть не изменившихся, все таких же… Ах, как хорошо знал Орельен старый дядин костюм из натуральной чесучи, который неизменно появлялся на сцену в жаркие месяцы. И тетя: все тот же серый костюм, черная соломенная шляпка, в руках сак, а в саке вечное вышивание.

— Вы все такая же, тетя Марта! Совсем как когда я был еще маленьким, и мы с мамой зашли за вами, а пони…

— Ты стал настоящий мулат, детка, — прервала его тетя своим хриплым голосом, — но только эта страна не про нас!

Тетя была напугана — накануне произошло что-то вроде демонстрации у памятника одного тирольского патриота, стрелявшего некогда в наполеоновских солдат. И многие торговцы закрыли лавки в знак протеста против иностранцев.

— Похоже, нас здесь не особенно любят… — вздохнул дядя Амберьо, а тетя Марта подхватила:

— Интересно, в чем они нас могут упрекнуть!

Орельен молча пожал плечами, но Амберьо пояснил:

— Известно, голод не свой брат. Тут дело даже не в идеях, а в брюхе!

Орельен сказал, что и французы не лучше немцев: все люди — просто низкие материалисты. А все-таки приятно побыть в обществе своих близких. На сколько вы приехали — на один день, на два? Нет, дядя, на два, все равно я вас отсюда до послезавтра ни за что не выпущу!

LXXIX

— Уверяю тебя, сынок, ты не прав…

Блез закусывал, стоя у парапета. Тетя Марта, по обыкновению, не вмешивалась в разговор, она вся ушла в работу: вышивала на круглых пяльцах английской гладью скатерку небеленого полотна, натянутую на кусок зелено-черной клеенки, истыканной иголкою.

— Говорю тебе, ты не прав… у Менестреля есть талант… и потом плевать на то, талантлив он или нет… Он больше, чем талант. В каждом поколении встречаются такие люди. Конечно, их иногда окружают разные пошляки из молодых… То же было и во времена символистов… В дни юности я сам восхищался такими штучками! Даже смешно становится, когда вспомнишь… И все равно — Менестрель, сынок, Менестрель… сам потом увидишь.

Как они заговорили о Менестреле перед этим необъятным пейзажем, в этом ослепительном свете дня? Поднявшись на фуникулере, они добрались до огромной террасы, которая господствовала не только над Инсбруком, но и над всей долиной Инна и откуда, по уверениям местных жителей, можно было видеть даже долину Дуная. Тете Марте и Орельену подали пиво. Блез заказал себе большую кружку молока.

— Я ничего не понимаю, что они такое пишут, — сказала тетя Марта. — Но если твой дядя считает, что это хорошо, значит в них действительно что-то есть. Я давно заметила: ругают какого-нибудь художника или писателя, но если дядя качнет вот так головой (смотри-ка, смотри скорее), значит, через десять лет все получится наоборот… Даже те, кто не разобрался поначалу, увлекаются до сумасшествия, а мой Блез, напротив, начинает разносить своего бывшего любимца.