Орельен. Том 2 - [60]

— Кладите больше сахара, — скомандовала Молли. — Кофе ужасный!

И без спроса кинула в чашку Беренике еще два куска сахара. Пришлось пить сироп, чуть тепленький, тягучий.

— Вы же сами видите, что он уже бросает меня ради Менестреля, — сказала Береника. — Самое главное в его жизни вовсе не женщины, а «группа»…

— Группа! — повторил Арчибальд и громко выругался, прибегнув к лексикону шекспировских героев. Он первый расхохотался вырвавшимся у него словам, затем стал объяснять Беренике поучительным тоном смысл шекспировских ругательств, упершись подбородком в кадык, от чего поверх воротничка легла складка жира. Заговорил о театре елизаветинской эпохи. Оказалось, что Береника не читала «The Spanish Tragedy». Глядя на нее покровительственно, Арчи перевел своим утробным голосом:

— «Испанская трагедия».

Он медленно выговаривал французские слова, рассекая их, «Ис-пан-ская», и упирал на последний слог. В Иельском университете ему втолковали, что во французском стихе не существует тонического ударения и что все слоги в стихотворной строчке произносятся совершенно одинаково: та-та-та-та…

Береника и не заметила, что она первая, а не Арчибальд, снова заговорила о Поле:

— Однако, если я его не люблю… конечно, я его люблю… но не так, как бы ему хотелось…

— Как он считает…

— Как он считает… Но ведь я тоже существую, Арчи. И у меня тоже есть сердце.

— И это сердце занято кем-то?

Береника не ответила. Молли бросилась на пол и выхватила из-под кровати какой-то предмет, одновременно тяжелый и легкий, издавший при падении звук «да-а-н». Это оказалось банджо, и теперь Молли тихонько аккомпанировала беседе, к которой она была до странности равнодушна.

— Занято ли мое сердце?

Произнося эти слова, Береника побледнела. Арчи пробормотал так, как бормочет в отдалении гром: «Бедный Поль». Молли наигрывала на банджо «The Old Kentucky»[14]. Глаза Арчи увлажнила слеза. По-видимому, таково было действие музыки. А может быть, и коньяка. Выпил он довольно крепко.

— Если ваше сердце занято… Береника, почему же тогда вы уступили Полю, а не тому, кем занято ваше сердце? Почему?

Береника почти совсем не знала этого Арчибальда Мэрфи. Видела его всего раз пять-шесть, да и встречи их продолжались обычно минут десять, ну, самое большее час… Даже если сложить все эти минуты и часы — получится ничтожно мало. На каком основании, по какому праву он пристает к ней с вопросами? Но Береника даже как-то не подумала об этом. Почему она уступила Полю, а не…

— Знаете что, — произнесла она, и голос ее прозвучал почти вызывающе, — гораздо легче уступить тому, кого любишь не совсем настоящей любовью, чем тому, кого по-настоящему любишь…

Мэрфи поглядел на нее и покачал головой. И сказал скорее для себя, чем для Береники:

— Странный вы все-таки народ, французы… Поэтому-то нам так трудно понимать Жана Расина… Его героини… Они привлекают нас и в то же время страшат… вот как вы…

Банджо замолкло, и Молли, хотя ни Арчибальд, ни Береника даже не подозревали, что она слушает их беседу, вдруг воскликнула:

— Archie! You silly old dog![15]

И через всю комнату пролетело что-то, по всей видимости, дамская туфля. Тут же снова зазвучала музыка, сентиментальная, навевающая истому, какою дышат берега южных рек. Игра Молли, должно быть, легко находила дорогу к сердцу Арчи, ибо, ловко увернувшись от туфли, он стал подтягивать песне, страшно вращая глазами, покачивая в такт головой. О Беренике забыли, она могла в одиночестве разобраться в своих мыслях, забыться под музыку… Наконец она решительно поднялась с места.

— Я очень вам благодарна, Арчи, за все, что вы мне сейчас сказали. Вы поступили как друг. Я подумаю о ваших словах. Простите меня, пожалуйста, Молли, но мне хочется пройтись, подышать воздухом, подумать на досуге…

Чета Мэрфи проводила ее вниз под тем предлогом, что их долг защищать гостей от нападения мадам Фрэз. Открыв ворота, Арчи крикнул вслед Беренике: «Не возвращайтесь пока в Мулен! Менестрель вас скушает!» И хихикнул, уткнув в воротничок подбородок. Береника улыбнулась ему. Вдруг Арчи почувствовал, что на сей раз сорочка слишком уж смело вылезла из-под пояса, чуть ли не совсем вылезла.

«Пойду в Вернон, — решила Береника. — Может быть, есть письмо от Люсьена. Пройду нижней дорогой. Из Мулена меня не увидят. Сидят, должно быть, сейчас в саду и играют в свои знаменитые игры». Береника проскользнула между глухими стенами и вышла из деревни. Была чудесная погода. При таком солнце можно, пожалуй, забыть все на свете. Береника свернула на тропинку, которая поворачивала к Эпте, и пошла в сторону Мулена. Солнце усердно пригревало молодые зеленые веточки. Над дорогой уже подымались первые клубы пыли. Ее догнала повозка. Молодой крестьянин в упор посмотрел на Беренику. Чуть подальше ей повстречалась маленькая девчушка и вежливо поклонилась. В воздухе порхали желтые бабочки.

Поравнявшись с тем прекрасным садом, в ограду которого упиралась дорога, Береника остановилась и поглядела влево, на мост, на воду, на тоненькие деревца, на нежные почки, водяные растения. Потом повернулась и стала рассматривать дом, где жил великий старец, о котором говорила вся округа. Береника видела его несколько раз издали. Тот самый, что не мог переносить вида увядших цветов. Она смотрела на голубые цветы. Земля под их стебельками была взрыхлена. Повсюду синие цветы. Узенькая аллейка вела к дому. Светлый газон. И снова цветы. Береника оперлась о решетку и замечталась. Хорошо было бы вот так взять и разом вырвать из сердца, из души начинающие увядать цветы и заменить их другими, за одну ночь изменить оттенки чувств… вечно жить только минутой совершенного цветения… Забыть… нет, даже не забыть… а просто не иметь того, что требуется забыть…