Орел смотрит на солнце - [68]

Богатство литератора, материал его, краски его палитры — родной язык. «Для каждого начинающего писателя должно быть заветом: любить язык своего народа… знать его во всю ширину и глубину, вплоть до его истоков», — говорил Сергей Николаевич. Писатель должен знать происхождение слов, крылатых фраз, пословиц и поговорок. Вот говорят: «Согнулся в три погибели». «А сможете ли вы ответить мне, — спрашивает Сергей Николаевич, — что это за три погибели»? Логически неприемлемы эти «три погибели», гак как погибель может быть только одна, — эго раз, и согнуться «в погибель» нельзя, потому что непредставимо, — это два.

Прежнее, старое речение было такое: «Согнулся в три сугибели», то есть в три сгиба. Откуда же в русском языке появились эти «три сугибели»? Всякий может наблюдать «три сугибели» — три сгиа на каждом из четырех (за исключением большого) пальцев своей руки».

Здесь писатель-художник выступает в роли исследователя своего материала. И каждое неверно употребленное слово, неправильно построенная фраза, особенно в произведении, претендующем на художественное, его раздражает и возмущает. Почему говорят «орловчанин» и «тамбовчанин», когда правильно «орловец» и «тамбовец»? Почему наши моряки проявляют непонятное упрямство и вопреки элементарной грамматике говорят «на флоте» вместо «во флоте»? Он критикует профессора Ломтева, который утверждает, что якобы «давно установлено, что русское слово «берлога» состоит из «бер», которое первоначально означало мелкий рогатый скот, и «лог» (ср. «логово»).

«Вот так словопроизводство! — иронически восклицает на это Ценский и поясняет с бесспорной убедительностью: — «Берлога»; тут «берло» от глагола «брать», как «жерло» от «жрать», «г» — суффикс, «а» — флексия. «Берло» — рот; народное: «Ты что это свое берло раззявил! Смотри — ворона влетит!..»

Чтобы услышать слово «берло», еще не совсем ушедшее из русского народного языка, я посоветовал бы профессору Ломтеву поехать, например, в Орловскую область и поговорить там где-нибудь в селе со стариками».

Он тонко иронизирует над иностранцами, коверкающими русский язык. Вот несколько строк из романа «Лермонтов»:

«— Какой барьер? Никакого барьера! — подхватывает Катя.

— А вот куст!.. Только я не знаю, какого дерева!

— Куст дерева?.. Очень хорошо! — И Нина хлопает в ладоши.

— А почему же нельзя так сказать? — обижается Бенкендорф. — Маленькое — куст, а будет большое — дерево».

Он не прощает надругательства над языком тем, кто без любви к языку и достаточного знания его пытается писать художественные произведения. Он говорит:

И слово вещее мы ценим,

И слово русское мы чтим,

И силе слова не изменим,

И святотатцев заклеймим;

Тех, кто стереть готовы грани

Всех слов родного языка,

Всех самоцветов, цветотканей,

До нас дошедших сквозь века.

Кто смотрит взглядом полусонным,

Забившись зябко в свой шалаш,

Кто пишет языком суконным

И выдает его за наш.

Ведь это гений наш народный

Сверкал под гнетом тяжких туч:

Язык правдивый и свободный

И величав он и могуч.

К нам перешел он по наследью,

Для нас дороже он всего!

Мы заменять чужою медью

Не смеем золото его!

Как стража драгоценной чаши,

Должны мы дар веков беречь

И новым блеском жизни нашей

Обогатить родную речь!

«Народ-языкотворец»… Писатель на личном опыте знал, что народ — неиссякаемый источник словесного материала. И сила художника Сергеева-Ценского в том, что он умеет, как не многие, разговаривать с читателем живым народным языком, сохранив в нем и стилистический строй, и хитроватый подтекст, и мудрость. Как искусный мраморщик, он убирает ненужное, оставляет лишь самое существенное и необходимое. Он шлифует, полирует, придает словам нужный блеск, сохраняя при этом их тональный аромат.

Очень хорошо сказал о Ценском-художнике П. А. Павленко: «У него нет скучных описаний природы, таких, которые читатель опускает, потому что не переживает их. Когда Ценский пишет, какое стояло солнце, то — честное слово — я могу поверить тому, что читатель на дальнем севере улыбнется от радости, от тепла на душе…

…Ценский пишет — это давно уже известно — не пером, а кистью, и не чернилами одного цвета, а подлинными красками…

Природа и человеческая речь — два увлечения Ценского. Глаз и ухо художника ловят самые тончайшие оттенки цвета и самые нежные обороты слова и передают их с исключительной, ни у кого другого не повторяющейся остротой».

Подмечено очень верно: природа и человеческая речь… Именно описанием природы и обратил на себя внимание входящий в русскую литературу Сергеев-Ценский. Палитра Ценского по своей необыкновенной красочности похожа на палитру художника Архипа Ивановича Куинджи. Природа у писателя величава и прекрасна, и он, влюбленный в нее, не пишет ее, а скорее поет.

У него все живет: и земля, и река, и камыш, и клен; он слышит вздохи полей, видит, как солнце хохочет, стыдливо улыбаются облака, смеются дали, как земля дышит запахом трав и цветов. Благодаря писателю читатель во всем открывает поэзию и красоту жизни.

Пейзажи Сергеева-Ценского глубоки по мысли. Внешняя описательность у него переплетается с внутренними переживаниями героев; потому этюды нередко сменяются большой картиной природы — картиной, полной динамики и драматизма. Описывая одно и то же время года, Ценский ни в чем и нигде не повторяется.