Орел смотрит на солнце - [6]

Незаметно кончилось детство — светлое, безоблачное, полное солнечных впечатлений. Вольной птицей парило отрочество — время больших и зыбких, не совсем ясных надежд и ожиданий.

Сереже шел пятнадцатый год, когда на него свалилось горе: умерла мать. Ближе ее у Сережи не было человека. Матери он доверял свои мечты, читал ей книги, рассказывал нехитрые приключения. Между отцом и сыном постоянно чувствовалась какая-то натянутость, переходящая иногда в отчуждение. Причиной тому был суровый и крутой характер отставного капитана.

После смерти жены Николай Сергеевич оставил учительство и теперь жил на небольшую пенсию. Бравый герой Севастополя как-то сразу постарел, потерял всякий интерес к окружающей жизни и через год скончался.

Сережа остался один, без родных и родственников, без друзей и товарищей, без средств к существованию. С утра он уходил из дому за город, бродил по полям, по лесу, вдоль Цны, никого не хотел видеть. Только земля с ее дарами, только природа успокаивали его, внушали мысли о красоте мира, о большом и вечном, о жизни. Ему не хотелось возвращаться домой, в пустую квартиру, где все напоминало умерших. Было одиноко и пусто, он не знал, куда деваться от тоски и горя.

В один из воскресных дней Сережа встретил на берегу Цны соседа — дядю Федора. Сережа знал, что Федор работает на суконной фабрике Асеева, что он хороший мастеровой и отзывчивой души человек; знал, что Федор болен чахоткой и что дни его сочтены, потому всегда смотрел на него с чувством сострадания. Но в этот день не больным, не обреченным показался ему дядя Федор, а сильным, чем-то похожим на тех героев Севастополя, о которых рассказывал отец. Да, это настоящий герой, только у него жизнь трудная, лихая, полная произвола и несправедливости.

Федор сидел с удочками возле ивового куста и, заметив Сережу, дружески позвал:

— A-а, соседушка… Вот хорошо. Садись в компанию, бери удочку. Клев не ахти, да мелочишки на ушицу наберем. Зато день-то какой! Какой денек! Если б человек землю не гадил, хороша бы земля-то как была, ведь ты подумай!.. И что это так люди и зачем? Почему все им мало?.. Один другого грабит, один от другого хоронится, на двери замки вешает, а? Где бы жить-радоваться, а ты смотри по сторонам, как бы тебя дубиной не огрели… Вон ее как, жизнь, возвели горбом; на горбу царево место, а с ним рядышком господа, у которых мошна потолще. А рабочий человек горбись в три сугибели, пока не задохнешься… Понял, дорогой человек, какая штука получается? И как тут трудовому гражданину быть?

— Надо правду найти, — неожиданно для себя сказал Сережа.

— Правду найти не так просто, — продолжал дядя Федор. — Больно далеко спрятали, по-хозяйски, спрятали да заперли, а ключ — в море… Искать ее надо всем сообща. Выпрямиться нужно, чтобы горбов, значит, не было и свободно грудь дышала.

— А те, что на горбу сидят? — спросил Сережа.

— То-то и оно, — хитровато подмигнул Федор. — Слетят ведь, а? Как пить дать, слетят… И жизнь, соседушка, пойдет на земле заново — большая да раздольная, та, что даже самому Стеньке Разину не мечталась. Только сначала буря пройдет по России. И чтоб сильней, чем при Разине.

Домой они возвращались после полудня, ели уху, которую сварила жена Федора, и обсуждали, как жить Сереже дальше.

— Уйду я отсюда, совсем из города уеду, — глухо говорил Сережа. — Не могу я здесь, тяжко мне, не могу, дядя Федор, вы поймите.

Федор понимал. Он не надоедал советами. Лишь говорил, кивая лохматой головой:

— Конечно, тяжко. Всем нам тяжко. Только твоя жизнь впереди. Учиться тебе надобно. Чтобы потом, как покойный отец твой, царство ему небесное, учить детишек наших. Чтобы они посмышленее родителей своих были.

И дядя Федор перевел взгляд на двух худеньких девочек, молча оглядывавших Сережу пытливыми, как у отца, глазами.

В этот день Сергей Сергеев вдруг почувствовал себя взрослым.

Он опять начал писать стихи. Но это были уже не детские опыты — их писал взрослый человек. В его душе родилась буря, жажда деятельности, пробуждалась сила воли:

Всюду мрак тумана

Страшен и глубок,

Шире океана

Вдоль и поперек.

Всюду холод жгучий,

Ветра дикий стон,

Перетянут тучей

Синий небосклон.

Без конца громада,

Вражья рать сильна!

Но страшна ль для ада

Бездны глубина?

Воля крепче стали!

Сила бьет ключом!..

Вот уж тучи встали,

Вот ударил гром…

Началась тревога…

Эй, держи левей!

Узкая дорога —

Сердцу веселей!

(«Вызов»)

И будто легче стало, когда он понял, что его горе и страдание ничтожны в сравнении со страданиями простых людей труда. Перед глазами неотступно стоял образ дяди Федора, понимавшего, что жизнь эту надо переделать сообща. Бури жаждал Федор, урагана, который бы встряхнул землю, людей, их застоявшуюся, затхлую жизнь, чтобы исчезло все, что поганит, уродует, унижает человека. И в огненно-жарких глазах Федора Сергей увидел нечто мятежное, способное испепелить зло. Было как-то странно думать: вот угасает тело человека, чудесного мастерового, а в душе его горит вечный и неугасимый огонь, и ничто не может убить его, этот огонь, жаждущий бури, которая лишь усилит пламя.

А после, дома, была бессонная, тревожная ночь.