Орел смотрит на солнце - [7]

За окном, в старых дубах, порывисто шумел дождь. Сергей твердыми шагами ходил по кабинету отца. То и дело садился за стол, записывал в тетрадь несколько строк, затем снова ходил и снова записывал. Стихотворение называлось:

БУРИ!..

Тихо, тихо, как в могиле,

Летний полдень жгуч и душен.

Мир вокруг мертвящей силе

Точно немощный послушен.

Темный лес не шелохнется,

Замерла былинка в — поле;

Крикнешь — даль не отзовется,

И умолкнешь поневоле.

Где вы, тучи? Встаньте гневно,

Заслоните блеск лазури,

Оборвите сон полдневный

Свистом ветра, ревом бури!

Огласите даль громами,

Затопите поле влагой,

Пронеситесь над ветвями

С необузданной отвагой.

Всколыхните сонной чащей

Так, чтоб лес пришел в смятенье,

Чтобы понял он, дрожащий,

Что в покое нет спасенья.

Бури, бури! Молний, грома!

Жизни мощной, жизни дикой!

Чтоб бессонная истома

Не сковала мир великий!

Под стихотворением он поставил размашистую подпись «С. Сергеев». Потом, подумав, дописал: «Ценский».

Уснул далеко за полночь под шум дождя и ветра. Проснулся, когда в окно глядело солнце, тарахтела по улице подвода и осипший голос утильщика привычно кричал:

— Тряпки, железо! Тряпки, железо!..

Сергей собрал свой чемоданчик — вещи, оставшиеся после смерти родителей, он продал за бесценок еще накануне — и вышел из дому, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Кликнул извозчика, не спеша сел в пролетку. Угрюмый бородач, натянув вожжи, спросил:

— На вокзал прикажете?

— К Цне, — мрачно ответил Сергей.

На берегу реки он вышел из пролетки, снял картуз и долго глядел на Цну. Милые сердцу картины детства, отрочества! Словно чья-то рука схватила за горло и душит, не дает слова вымолвить.

Прощай, зеленое апрельское детство!.. Низкий поклон вам, красавица Цна и родной Тамбов!..

Сел в пролетку и сказал извозчику дрожащим голосом:

— А теперь на вокзал.

Он выходил на большую, трудную дорогу полный решимости, надежд и молодых сил. Впереди лежали дымчато-синие дали, незнакомые, неразгаданные, не обещающие легкой жизни, особенно если учесть, что тебе через два месяца исполнится лишь семнадцать и все твое состояние — несколько десятков рублей.

На исходе было лето 1892 года.

После гимназии — университет или институт. Так говорил сыну Николай Сергеевич. Сережа иначе и не мыслил своего пути в жизнь. Но внезапная смерть родителей поломала все планы. Об университете теперь не могло быть и речи. Оставалось единственное — учительский институт, где студентов обучали на «казенный кошт». Таких институтов было немного в стране. Один из них — Глуховский — и выбрал Сергеев-Ценский.

Небольшой украинский городишко Глухов, пожалуй, только и славился своим институтом, куда поступали главным образом 25—27-летние сельские учителя, окончившие учительские семинарии и имевшие педагогическую практику. Люди серьезные, в основном выходцы из «среднего сословия», испытавшие, «почем фунт лиха», они и к учению относились серьезно.

У тамбовского юноши шансы на поступление в институт были ничтожны: ему не было необходимых по условиям конкурса 17 лет. Но он пошел к директору и рассказал о себе все «начистоту». К счастью, руководитель института Александр Васильевич Белявский оказался человеком чутким и отзывчивым. Он зачислил Сергея на «казенный кошт» и допустил держать конкурсные экзамены.

Несмотря на то, что Сергей был самым молодым среди студентов, товарищи относились к нему с уважением, ценили его за живой, острый ум, за творческое отношение к изучаемым предметам. Попав в такую «чинную» среду, где даже студенты младших курсов обращались друг к другу по имени и отчеству и на «вы», Сергей Сергеев окончательно почувствовал себя взрослым.

Из-за чрезвычайно уплотненной учебной программы свободного времени у студентов было немного. Преподаватели предъявляли к ним высокие требования. О развлечениях некогда было и думать. В числе преподавателей были весьма почтенные, известные в ученых педагогических кругах люди, авторы печатных трудов. Они и составляли славу и гордость института. Историю, например, преподавал Иван Семенович Андриевский (впоследствии директор института), автор книги «Генезис науки, ее методы и принципы»; преподаватель естествознания (впоследствии директор Московского учительского института) Михаил Иванович Демков написал «Историю педагогики», а словесник Григорий Емельянович Линник написал «Корнесловие» и ввел в учебный курс института «Записки по русской грамматике» А. Потебни.

Словом, это были педагоги прогрессивных демократических взглядов, люди, которые приложили много сил и старания, чтобы дать своим воспитанникам хорошее образование. Глуховцы могли потягаться с воспитанниками столичных университетов.

За три года учебы Сергеев-Ценский не только получил разносторонние знания. Он открыл для себя новый край на земле — Украину, полюбил ее язык, где каждое слово брызжет юмором, дивные песни, сильных, трудолюбивых и добрых людей. Слушая песни и шутки, задорный, торопливый говор женщин и степенную, невозмутимую речь мужчин, он ловил себя на одной мысли: что ж это такое? Кажется, совсем новое, неожиданно яркое, интересное и в то же время знакомое, будто где-то раньше он все это видел и слышал, «бачив» и «чув»? И тогда вдруг вспомнилось: да ведь это же Гоголь еще в детстве познакомил его с Украиной! А в Глухове произошло «личное знакомство» с Украиной. Это в Глухове Сергеев-Ценский подслушал классический «монолог» бабки Евдохи: