Орел смотрит на солнце - [57]

Капитан Коняев отлично ясен — писатель знает его давно. И Калугина знает. А вот матросов, которые схватили Коняева, сорвали с него офицерские погоны, а самого арестовали и увезли на машине, он понимает не до конца. Писатель знает тот мир, который разрушают революционные матросы. Мир этот ненавистен и ему, Сергееву-Ценскому. Но он хочет понять, спешит образно увидеть, конкретно и живо представить себе и новый мир, который будет построен революционным народом на месте старого.

Да, ему бы понять и писать, а его в Алуште называют «молошником». Обидно и больно, хотя он всеми силами старается заглушить и боль и обиду, убеждая себя в том, что он вот тоже трудится и труд его приносит пользу людям. Ежедневно к нему приезжают за молоком из госпиталей и детского приюта, — он отдает туда молоко бесплатно и совсем не подозревает, что его помощник (он называет себя «компаньоном») все-таки ухитряется сорвать с опекаемых определенную мзду. Сам писатель далек от всего этого: ферма только считается его фермой, он просто пастух.

Революция застала Сергеева-Ценского, как и многих представителей русской интеллигенции, врасплох. Он, жаждавший бури, которая бы развеяла насилие и гнет над трудовым народом, теперь, когда эта буря грянула, не распознал ее, растерялся и, в сущности, остался в стороне от небывалых по масштабам и следствиям всемирно-исторических событий. Прервав литературную работу в годы империалистической войны, он все еще не решался сесть за нее и теперь, когда в огне новой, уже гражданской войны трудовой народ отстаивал свою власть. И дело не в том, что Сергей Николаевич все еще продолжал держаться принципа: когда говорят пушки, музы должны молчать. Он не понимал, что за пушки теперь говорят, не знал, что это уже иные пушки.

Ценский не мог разобраться во всем происходящем вокруг него, особенно если учесть ту сложную и запутанную обстановку, которая складывалась в Крыму. Поэтому он ждал, пока все «отстоится» и «образуется».

Эта позиция «невмешательства» не могла не отразиться и на его творчестве первых лет советской власти.

В начале лета 1918 года из Екатеринослава в Алушту приехал отдыхать на свою дачку школьный товарищ Сергея Николаевича учитель рисования Михаил Иванович Сапожников, с женой, Ольгой Александровной, тоже учительницей, и двенадцатилетним сынишкой Леней. Вместе с ними приехала и подруга Ольги Александровны, недавно овдовевшая учительница Христина Михайловна Бунина с девятилетней дочкой Машей. Сапожниковы каждое лето проводили в Крыму, по соседству с Ценским. Сергей Николаевич всегда был рад их приезду: он искренне любил спокойного, фанатично преданного искусству и плохо разбирающегося в житейских делах Сапожникова и его бойкую, практичную в жизни супругу. За беседами с Михаилом Ивановичем Сергей Николаевич «отводил душу». Теперь только и разговоров было о трудностях жизни, о гражданской войне, о том, что же будет завтра. Судьба России волновала их одинаково, с той лишь разницей, что Сапожников больше всего беспокоился о русской культуре — не погибнет ли она в суровом вихре движения народных масс, ожесточенных войной и эксплуататорским гнетом, а Ценского интересовало главное — принесет ли новая власть простому народу нормальную человеческую жизнь.

Михаил Иванович не одобрял «молочную ферму», считал ее блажью, недостойной писателя.

— Вы писатель, и не ваше это дело ходить по кустам за коровами и губить свой талант, — говорил Сапожников. — Вы совершаете преступление: природа вас наградила талантом, следовательно, обязала вас творить для народа. Это ваш долг. А вы… «мо-ло-шник»… Нет, Сергей Николаевич, не смешно это, а грустно, даже очень грустно. Вы должны писать, писать и писать.

Ольга Александровна, как всегда, не соглашалась с мужем.

— Вы умница, Сергей Николаевич, — говорила она, — и ваша молочная ферма — чудесная выдумка по нашему голодному времени. И ныне голодающий народ вам скажет спасибо за кружку молока, а не за рассказ или роман, который вы для него напишете. Уверяю вас.

— Так пусть другие, а не он занимается снабжением госпиталей и приютов, — возражал супруге Михаил Иванович. — Например, вы, мадам, поскольку рассказов и романов писать вы не можете, а коров доить — это исстари ваше женское дело.

— Что ж, могу и я, — говорила Ольга Александровна. — И вот Христина Михайловна. Мы можем помочь Сергею Николаевичу содержать его ферму. Тем более что и мы нуждаемся в молоке, у нас есть дети, да и вы, сеньор, не откажетесь от божественного продукта.

И вот «компаньон» Сергея Николаевича стал пасти коров, учительницы доили их, у Сергея Николаевича появилось свободное время: он смог, после долгого перерыва, сесть за работу. Тогда, летом 1918 года, он и написал «Капитана Коняева», небольшую повесть, очень понравившуюся Максиму Горькому.

Сергей Николаевич обратил внимание на учительницу Бунину. Энергичная, красивая женщина, увлекавшаяся литературой и музыкой, заставила его всерьез подумать о семье. Она была моложе Сергея Николаевича на 14 лет. Ему нравилось в Христине Михайловне и то, как легко и уверенно чувствовала она себя в водовороте тяжелой, запутанной жизни.